Генерал Самсонов
Шрифт:
– Никаких "но"! Едем в Надрау, - велел Александр Васильевич. Положение у нас пиковое. У немцев, я думаю, - тоже. Все решается завтра. Я должен быть в войсках!
Это было сказано угрожающим тоном, и Постовский замолчал и стал нервно сгибать бумажку телеграммы.
– Вы свободны, господа, - произнес командующий.
* * *
Что ж, наступала решающая минута, ради которой и живет офицер. Если суждено завтра Самсонову погибнуть на позиции, он погибнет, как погибли многие... а самым первым однокашник Данилевский, давным - давно, еще в Турецкую. Александру Васильевичу вспомнилось, как юный старший вахмистр Яков Жилинский испытывал на нем свою силу. Потом всплыл в памяти
Самсонов написал Екатерине Александровне краткое письмо: он здоров, дела идут хорошо, скучает...
После письма к нему напросился Нокс, и к той поре подоспела еще одна телеграмма от Артамонова, так что больше не было времени мечтать о прошедшем.
Артамонов лукавил и на сей раз. Текст был такой: "14 августа. 7ч. 25 м. из Сольдау. После тяжкого боя корпус удержал Сольдау. Противник занимает охватывающее положение, но остановился. Переправы мои обеспечены. В этом районе опасно держать большие силы в виду артиллерии, особенно гаубиц. Связи все нарушены. Потери огромны, особенно офицерами. Настроение войск хорошее. А войска послушны, проявили выдающуюся выносливость, оставаясь без горячей пищи и воды более двух дней. Держать у Сольдау большие силы затруднительно. Удерживаю город авангардом из остатков разных полков. Для перехода в наступление надо прилив новых сил. Все прибывшие уже понесли большие потери. Приведу все части корпуса в порядок наутро и перейду в наступление. Генерал Артамонов."
Замечательно сочинил депешу генерал Артамонов! Сам отступал, а твердил о наступлении. И притом в каждой строчке и бравость, и безнадежность, - на любой вкус. Кто захочет атаковать, найдет подтверждение для атаки: кто захочет обороняться, тоже найдет доводы в свою пользу, - вот до чего искусен в вождении войск командир первого корпуса.
Вошел Нокс, спросил, как понимать завтрашний отъезд штаба? Вопрос не имел военной опоры, - был чисто нравственный.
– Потому что верю в успех, - ответил Александр Васильевич.
– Вам же ехать вовсе не обязательно.
Но британец хотел ехать. И дело не в служебном долге, нет, Самсонов почувствовал, что Нокс при внешнем хладнокровии не уклонится от боя, это был военный человек, пусть и англичанин, и как военный он был близок Александру Васильевичу.
– Ваша воля, - оказал командующий.
– Но если возникнет опасность, я вас отошлю. Вы уже не обессудьте, майор.
– Хорошо, - согласился Нокс и стал спрашивать о положении фланговых корпусов, о которых он уже знал от кого-то из штабных чинов.
Самсонов не хотел говорить дурное об Артамонове, ведь это все равно, что себя мазать грязью. Он припомнил давний случай из русской истории, как в осажденном поляками Смоленске долго и доблестно выдерживал осаду небольшой гарнизон под началом воеводы Шеина и как поляки, утомленные безрезультатным сидением, предложили пропустить изнуренных голодом защитников вместе со всем оружием и как защитники ушли, сохранив жизнь и оружие, но за допущенное бесчестие воеводе Шеину затем в Москве отрубили возле Кремля голову - не за военные ошибки, их-то не было, а за своеволие; воевода Шеин должен был лечь костьми в Смоленске, а рядиться с врагами и ронять честь русского царя ему не было дозволено.
– Поляки поступили по-рыцарски, - ответил Нокс.
– Мне кажется, вы не знали рыцарства, его условностей. Еще Наполеон жаловался на вас за отсутствие рыцарства. А вот Лев Толстой в "Войне
– Может, и говорил, - сказал Самсонов.
– Но со времен Наполеона много воды утекло.
– Не сомневайтесь, мы не намерены останавливать наступление. Вы в этом убедитесь сами.
Нокс спросил о подкреплениях и помощи со стороны первой армии Ренненкампфа. Наверное, ему хотелось, чтобы командующий убеждал его более весомыми доводами, но Самсонов не мог ничего сказать ни о подкреплениях, ни об ускорении первой армии, потому что ничего этого не было. А было только то, что Александр Васильевич уже сказал - завтра наступление продолжится.
– Скажите, господин генерал, в Елисаветградском училище были строгие порядки?
– спросил британец, видно, решив подъехать с другой стороны.
– В прошлый раз вы показали телеграмму из Маньчжурии...
– Порядки были строгие. Каким им еще быть в военном училище?
– Но вы обрадовались телеграмме. Вы любили своих юнкеров?
– Я старался, чтобы они стали хорошими офицерами.
– Я знаю, что такое военное училище, - сказал Нокс чуть насмешливо, словно предлагал не удаляться в сентиментальные дали.
– В любом закрытом заведении заводится бессмысленная жестокость, старшие издеваются над младшими, а как только становятся старшими, отыгрываются на новичках. Это происходит везде. Я не спрашиваю, господин генерал, было ли это в Елисаветградском училище, когда вы им командовали. Мне надо узнать, почему они не забыли вас?
– А вы своего начальника училища не помните?
– усмехнулся Самсонов.
– Это ужасные воспоминания, - ответил Нокс.
– У меня - тоже ужасные, - вздохнул командующий.
– Ничего мне не удалось. Вы думаете, я был хороший начальник? Черта с два! Знаете, что такое цуканье?
– Что?
– Это юнкерское самоуправление, майор. В моем училище было четыре роты. Первую называли жеребцами, вторую - стервами, третью - шлюхами, четвертую гнидами. Всеми заправляли жеребцы. Они брали дань с младших деньгами, котлетами, работой. Сопротивляться жеребцам было бесполезно. Подробности расправ мне не известны, но одними избиениями не кончалось.
– Самсонов замолчал, посмотрел на большую картину, изображавшую охоту на кабанов, и с горечью признался.
– Толстой сюда не заглядывал! А это - тоже наше российское явление. Храбро умирать и изводить ближнего.
– Ближнего всюду изводят, - заметил Нокс.
– У нас - по-особенному. Ночью в спальне тесно сдвигали кровати, оставляли один проход. В конце прохода - трон. Вокруг трона музыканты с трубами, барабанами, свистками. Бунтовщика вели к трону, заставляли кланяться и били ремнем...Это будущие офицеры! Дошли до того, что заставляли глотать живых лягушек. И думаете, я смог пресечь это глумление над идеей трона, эти издевательства? Нет. Кое-кого убрали, но цуканье осталось. Вот вам, майор, ответ, почему меня не забыли. Я пытался что-то изменить. Всего-навсего пытался.
Увлеченный расспросами британца Александр Васильевич отдалился от тревожной действительности и очутился в подполье русской души, о чем выпытывал Нокс, не ведая, что в жизни не только величие толстовских героев, но и елисаветградское цуканье составляет это явление. Да, в подполье, где рычат шутовские трубы, трещат барабаны и скачут лягушки. А там, над подпольем, возвышается вера, самопожертвование, любовь к отечеству. Господи, неужели это все неразрывно связано?
– Вы откровенный человек, господин генерал, - сказал Нокс.
– Я ценю вашу откровенность. Вы объясняете мне то, что никакие книги не восполнят для меня в образе русской армии.