Генерал Скобелев. Казак Бакланов
Шрифт:
Дал сигнал Рудковскому, что все, мол, в порядке. Тот не замедлил примчаться. Увидев покражу, бросился Ивану Никитичу на шею.
— Выручил от беды! Век помнить буду! Проси за услугу, что пожелаешь.
— Ничего не надо, сделал доброе дело — и хорошо.
Все-таки Рудковский не остался в долгу. Пришел черед просить помощи Скобелеву. Раны давали о себе знать, Иван Никитич часто болел, и это пришлось начальству не по душе.
Его уволили без пенсиона. Тяжелое наступило время, хлебнул вдоволь нужды. Все, что имел, — продал, необходимое заложил в ломбард. В квартире голые стены,
В июне 1812 года, когда Наполеон двинул войска на Россию, Иван Никитич подал рапорт о зачислении в армию. Все же боевой капитан, военное дело знает, еще может послужить делу в столь грозный час…
Отказали. Куда же брать такого хворого?
И вот тут-то и повстречал Скобелев царского камердинера Рудковского. Повстречал на Невском случайно, в толпе. Тот в первый миг не узнал его.
— Ты ли, Иван Никитич? Какой недуг на тебя свалился?
— У тебя была беда, теперь ко мне пришла, Павел Антонович. Впору руки накладывать. — И он рассказал о своем горе.
— Так в армию иди! Сейчас такие молодцы там очень нужны.
— Пытался, не берут. Как увидели это, — протянул он искромсанную руку, — так на попятную.
— Ах ты, боже, — горестно покачал головой камердинер. — Как же тебе помочь? Приходи ко мне вечером, что-нибудь придумаем.
И придумали.
У Рудковского оказался знакомый, жена которого находилась в приятельских отношениях с женой Михаила Илларионовича Кутузова.
— Возьму-ка задачу на себя. Завтра непременно свяжусь с Елизаветой Петровной. Пусть она передаст просьбу жене главнокомандующего. Хотя и мало надежды, но возможность нельзя упускать.
Письмо попало в руки жены Кутузова, Екатерины Ильиничны. Она посочувствовала неудачнику-капитану. Написала супругу записку. Что в ней писала, одному богу известно. Но только Рудковский вручил ее Ивану Никитовичу со словами:
— Лети в Царево-Займище, там Михаил Илларионович, передашь ему. Да поможет тебе бог и главнокомандующий!
Скобелева назначили в канцелярию Кутузова титулярным советником. Возможно, он так бы и остался до конца войны в этом неприметном чине, если бы не случай.
Однажды нужно было написать документ на высочайшее имя. Писарь канцелярии, промучившись весь день, ввечеру представил его главнокомандующему на подпись. Тот долго и внимательно читал, потом в неудовольствии дернул плечом и оттолкнул бумагу.
— Не подпишу! Нет ясности мысли и штиль не тот.
А уж на дворе нетерпеливо били копытами фельдъегерские кони.
— Дозвольте, ваша светлость, мне попытаться, — предложил услуги Скобелев.
— Вам? Вы-то когда-либо писали подобное?
— Никак нет. Но я попробую, постараюсь.
— Но нужно быстро. Не то запоздаем с доставкой.
Иван Никитич знал, что Кутузов не только был весьма умудрен в военных и житейских делах, но и слыл тонким дипломатом, угодить ему непросто. Знал, и все же решился. Переделанная им записка легла на стол главнокомандующего. Тот стал читать, лицо
— Очень хорошо! Просто, ясно и весьма кратко.
После этого случая Иван Никитич, порой не без помощи служившего в канцелярии поэта Жуковского, писал важные документы, а после сражения при Бородино, где он выполнял обязанности адъютанта главнокомандующего, был произведен в майоры. Дед находился при Кутузове до последнего его часа, сопровождал гроб с телом фельдмаршала из австрийского местечка Бунцлау до Петербурга, на похоронах был одним из распорядителей.
С той поры Иван Скобелев уже не расставался с армией. В 1831 году в одном из сражений на польской земле, где он командовал бригадой, его тяжело ранило. Осколок ядра раздробил левую руку, которую доктора тут же ампутировали. Рассказывали, что во время операции дед сидел на барабане и диктовал адъютанту свой прощальный приказ.
Его не только не уволили, но, присвоив очередной чин, назначили однорукого генерала комендантом Петропавловской крепости. В годы службы на этом поприще строгий император Николай I повелел заключить в каземат молодого офицера. Вникнув в суть проступка, Иван Никитич нашел мужество написать императору: «Вы не правы. Офицер не заслуживает наказания, какое Вами назначено. Я решительно возражаю».
Николай, прочитав, поначалу вспылил:
— Какой-то генерал делает мне, российскому императору, выговор. Да я его!..
Потом задумался, оставил письмо на столе. А на следующий день на уголке рапорта вывел резолюцию: «Старику Скобелеву я ни в чем не откажу. Надеюсь, что после его солдатского увещевания виновному из того выйдет опять хороший офицер». И распорядился заключенного освободить.
На склоне лет дед ударился в писательство. Ему было о чем писать, да и рассказчик он оказался занимательный. К нему, наивному чудаку, издатели проявляли доброжелательность, помогали обрабатывать записи. Простые и увлекательные рассказы его подкупали читателей своей искренностью, вызывая к автору доверие и симпатию.
С одной его книжкой внук Миша не расставался, в который уже раз перечитывал. Вот как дед описывал смерть величайшего российского скупердяя генерала Воейкова:
«Дают мне знать, что приятель мой Воейков при смерти и что доктора уже объявили ему самому, что более двух дней он ни за что не проживет.
Приезжаю я к нему. Сижу у его постели. Спрашиваю: ну, что, Александр Федорович, не имеешь ли что поручить мне о своих делах, доктора ведь сказали, что положение твое опасно?
— Эх, Иван Никитич, — заговорил, приподнимаясь на локоть, умирающий. — Есть у меня к тебе просьба: одолжи дней на десять тысяч пять рублей.
Просьба меня удивила. Я подумал и говорю:
— А вот погоди, я жду с почты деньги, пришлют из деревни оброк, так дней через пять тебе и дам.
Воейков со злостью сжал кулак и крякнул, повертываясь ко мне спиной. Он, видимо, рассердился, что не удалось занять без отдачи».
Книги деда ходили по рукам, их зачитывали до дыр, называя автора солдатским писателем.
Таким был дед, однорукий генерал Иван Никитич Скобелев, черты характера которого унаследовал знаменитый внук.