Генерал Снесарев на полях войны и мира
Шрифт:
В семидесятые годы прошлого века я бывал в Середниково, разумеется, не зная, что именно здесь совсем недавно совершали прогулки Солженицын и Шафаревич, и, разумеется, уже зная, что здесь проводил лето на даче Снесарев; «потянула» же меня сюда прежде всего лермонтовская «Русалка»; словно надеялся постигнуть чудо рождения лермонтовской строки, истоки баллад о русалке, о тростнике, в каких водах здешнего пруда, здешней реки юным вдохновенным зрением увиденных?
Наверное, стоит добавить ещё вот что: затейливы линии судеб, и в силу их, надо думать, косвенным образом пути выдающегося геополитика, военного мыслителя Снесарева и выдающегося математика, исторического мыслителя Шафаревича косвенным образом пересеклись: дочери Снесарева в Московском университете выпало преподавать английский язык на мехмате, где читал курс лекций и Шафаревич.
На следующее лето семья Снесаревых
Радостью, ни с чем не сравнимой, были для него прогулки с дочерью. Казалось бы, наибольшую гордость должны были будить в нём сыновья, поскольку они прямые продолжатели рода, и продолжатели талантливые во всём, за что ни брались. Всё так, и всё же главная его мысль, нежная надежда были направлены именно на дочь, которая воплощала в себе расцветающую женственность и ничем не смущаемое благодарное восприятие жизни; может быть, немало значило и то, что внешне почти не похожая на мать, она повторяла её высокие душевные и нравственные черты: сердечную открытость и щедрость, отзывчивость, тот внутренний свет, который радовал окружающих. Мысленно он сравнивал её с лучшим из цветков. Свою невесту и молодую жену когда-то именно с цветком сравнивал, так что прекрасное словно бы повторялось.
Отец и дочь совершали прогулки береговой тропинкой вдоль Москвы-реки, по окрестным полям и лесам, несколько раз побывали в расположенной поблизости роскошной, державного классицизма подмосковной усадьбе Архангельское. С начала нынешнего века её опутывает и окутывает частно-грабительский капитал, а тогда библиотека в тридцать тысяч продуманно подобранных книг и залы с полотнами западноевропейских живописцев делали усадьбу редкостным пантеоном культуры. В 1830 году владельца усадьбы Николая Борисовича Юсупова навестил наш великий поэт, в навеянном впечатлениями от Архангельского посвящении «К вельможе» есть строки:
Книгохранилище, кумиры и картины И стройные сады свидетельствуют мне, Что благосклонствуешь ты музам в тишине…
На пути в Архангельское и при возвращении отец и дочь неизменно читали наизусть пушкинские стихи, иногда с весёлой перетяжкой, кто, например, больше вспомнит строк со словом «муза».
Но так тогдашняя жизнь складывалась, что музы, вообще редкие, затмевались и теснились жестокими реальностями жизни. Они были сплошь и рядом. Снесарев не без горечи и каких-то неясных, но безрадостных предчувствий думал о соседях — семье Дмитрия Николаевича Надёжного, давно ли бывшего командующим фронтом, то есть фигурой в стране не последней. И вот им подселили соседей, крикливых, хватких до выпивок и склок, вполне органично соединявших в себе Шарикова и Швондера из булгаковского «Собачьего сердца», ненавидевших собак и ещё больше — людей. А всякая неприятность в одиночку не ходит. Под зимний праздник шестнадцатилетний сын Надёжного, устраивая с друзьями маскарад, взял у отца шинель, шашку, маузер. После игры второпях бросил снятое с предохранителя оружие в стол младшей сестре. Увидев маузер, сестра попыталась убрать его из стола, но неудачно: нажала курок, пуля безошибочно нашла её висок. Брат впал в затяжной шок, и вот теперь он отдыхал на даче вместе со Снесаревыми, но было видно, что шок затянулся, отдых во благо не шёл. Вскоре Надёжный-младший покончит с собою.
А Надёжный-старший, который каждодневно встречался со Снесаревым в доме на Воздвиженке, придёт час, будет сослан на Урал по общему для военных делу «Весна», хотя виновным себя не признает; кавалер ордена Красного Знамени, он, пожалуй, и был наиболее красным среди знакомцев Снесарева, и на вечер георгиевских кавалеров пришёл на снесаревскую квартиру с советским орденом и давнероссийским Георгием, словно бы пытаясь таким образом примирить звезду и крест.
ГОДЫ ЗА ПИСЬМЕННЫМ СТОЛОМ. 1924–1929
В дневнике за 23 июня 1924 года Андрей Евгеньевич сделает надпись, чётко определяющую круг его занятий: «Отпечатаны Кюльман в 2 частях, Фалькенгайн, Куль (“Обучение войск”), отредактировал Дельбрюка (“Автопортрет Людендорфа”), начал редактировать Клаузевица… кончил “Введение в военную географию”».
1
Вскоре фундаментальное «Введение в военную географию» выходит в свет, правда, тираж крохотный — 220
Но если бы Снесареву дано было посвятить себя только большим рукописям! Он ежедневно заседает, выступает с лекциями и докладами, пишет статьи и рецензии — на это уходит большая часть дня, недели, месяца; мелькают всё более стремительно летящие к старости годы…
Учёный в своей деятельности утверждает статистический метод в военном деле: «Военное дело в его современном развитии, базируясь на всю мощь государства — политическую, национальную, экономическую и финансовую, лишь в статистическом методе найдёт надёжный путь к решению вопросов: воевать или нет, как долго (стратегия сокрушения или измора), какой создавать план, какие имеются для войны ресурсы… Военное дело ныне обнимает все-стороны государства, все отрасли его деятельности, всю народную массу, почему современная концепция военной статистики как науки и как практического дела может быть только государственного масштаба… Она должна быть государственной военной статистикой…»
Но Снесарев, панорамно и всесторонне, системно видящий и мыслящий, не был бы Снесаревым, если бы только в статистическом методе видел всеспасительный рычаг, руль, путь. Он находит разумное и необходимое в психологическом, стратегическом, географическом подходах, он, знаток их, полагает: «Многообразие способов исследования или подходов к изучению лучше всего гарантирует установление исторической картины и затем нахождение исторической правды, отсюда панметодизм, но не монометодизм».
Подобно тому как историк Погодин прибегает к математическому анализу при исследовании старорусских летописей, рукописных древностей, так и математик Снесарев плодотворно руководствуется историческим методом при рассмотрении прошлого Отечества и мира, их настоящего и даже будущего. Им основательно прочитаны главнейшие отечественные и зарубежные историки, особенно же занимают Татищев, Барсов, Замысловский, работавшие на органичных стыках истории и географии, на их едином поле, а также Леруа-Болье, француз, который более многих русских почувствовал душу и судьбу России в контексте её исторических деяний и географической широты и дали её земли: «Чтобы оценить гений России, её средства, её настоящее и ещё более её будущее, нужно знать землю, которая её питает, народы, которые её населяют, историю, которую она прожила, религию, которая её воспитывала».
Интегральный научный взгляд Снесарева на поступь Отечества и человечества вбирает и лики истории, и холмы географии, и теплоту молитвы, и ясность математической формулы, и мелодию народной песни, а также закономерности и случайности, которые способен осветить «фонарь» только соединённых наук. Образ мира, даваемый, скажем, одной лишь статистикой, явно не может быть полным. Поэтому без оговорок ясен Снесарев, когда он не находит согласия с Милютиным, своим заочным любимым учителем в сфере военного дела и геополитики, когда тот понятие исторической географии заменяет понятием статистики.
После двух истребительных войн страна никак не могла выбраться из разрухи. А тут ещё добавлялась разруха непредвиденная от чем-то разгневанной природы. В дневнике 10 октября 1924 года Снесарев записывает: «Петроград пережил наводнение, которое оказалось более сильным, чем пушкинское 1824 года. Ни флагов не было, ни выстрелов, город и люди стали тонуть сразу со сказочной быстротой… Многое было унесено водой…»
Импульсивный царь, подданными вымостивший чухонские трясины, на которых встал Санкт-Петербург, Медный всадник в прямом и переносном смыслах, Пётр Первый жаждал окружить империю морскими водами, вернее, вывести её к торгово-освоенным морским путям и просторам; большевики пошли дальше: они руками крепостных нового времени прорыли каналы, воздвигли плотины гидроэлектростанций, образовав рукотворные моря по всей стране, похоронив под илисто-мутными водами прежнюю жизнь. Их водоустроительство длилось десятки лет, переросло в великие стройки коммунизма — техногенные монстры, мало чем отличимые от великих строек капитализма («Два пути — к одному обрыву», — как точно сказал Игорь Шафаревич). Затопление сибирской деревни водами рукотворного Ангарского водохранилища… «Прощание с Матёрой» из глубинно русского писателя Валентина Распутина — в известном смысле и прощание с Россией, метафизически, по счастью, никогда не могущей быть затопленной и порушенной.