Генерал СС
Шрифт:
— Река, — сказал Старик чуть досадливым, извиняющимся тоном. — Это река.
— Еще одна? — удивился Малыш. — Черт побери, вот и все, что ты делаешь в этой стране… идешь от одной реки к другой.
Мы снова залегли в снег и вслушивались в тишину, ожидая новой атаки. Неподалеку от меня какой-то солдат снял с руки грязный бинт и старую газету, обнажив большую рану. Кожа вокруг нее была темно-красной, почти черной. Рана была заполнена желтым гноем. Я поймал взгляд Легионера, и мы оба отвернулись, словно застали друг друга за чем-то непристойным. Солдат оторвал с рубашки полоску
— Могло быть и хуже, — бодро сказал он. — Могло совсем оторвать.
Я промолчал. И мне, и Легионеру и, видимо, самому солдату было ясно, что вскоре он все равно лишится этой руки.
Вдали послышался протяжный вой. Один из пехотинцев поднял взгляд.
— Волки, — лаконично произнес он.
Лошади русских стали сбиваться в кучу, издавая ржание и мотая головами. Волков они ненавидели так же, как мы.
В небо взлетела ракета, и тут же послышался крик русских.
— Они надвигаются с дороги!
К нам подбежал, махая рукой, артиллерийский унтер-офицер.
— Отходим! Бросить все тяжелое оружие! Вы двое, — он наугад указал на Малыша и меня, — прикроете отступление!
Он убежал, и все последовали за ним; остались только Малыш и я — встречать новую орду русских. Двое пехотинцев подскочили; Порта, Грегор, Старик, Легионер, Хайде и все остальные бросились за унтер-офицером. Даже раненый в руку побежал, пытаясь завязать узел одной рукой и зубами. Мы с Малышом скорчили друг другу гримасы и залегли за пулеметом.
Шли минуты. Я то и дело поглядывал на часы, но стрелки, казалось, не двигались. Возможно, часы сломались в последнем бою. Я решил отсчитывать секунды. Полчаса спустя взглянул на Малыша.
— Сколько уже времени мы здесь?
Малыш взглянул на свои часы.
— Почти десять минут.
— Десять? — переспросил я. — Всего лишь?
Малыш взглянул на меня.
— Как это «всего лишь»? Достаточно долго, разве не так?
— Слишком долго, — ответил я. — Может, пора отходить? Они уже, должно быть, далеко.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Малыш. — Пора.
Мы поглядели друг на друга, облизнули губы и не двинулись с места.
— Лучше быть живым трусом, чем мертвым героем, — сказал Малыш.
— Совершенно верно.
— Ну так пошли?
— Почему бы нет? Чего мы ждем?
Я поставил автомат на предохранитель и приготовился подняться, но тут Малыш протянул руку и удержал меня. Предостерегающе поднес палец к губам, потом приложил ладонь к уху. Малыш был способен уловить самый легкий звук, мог услышать дыхание воробья за полкилометра, но я, как ни прислушивался, ничего не слышал. Он поднял палец и склонил голову набок. Потом услышал и я. С удивлением посмотрел на Малыша, он опередил меня на несколько секунд и должен был понять, что это за звук. Он понял.
— Эти обормоты роют там туннель…
Малыш связал вместе три гранаты и пополз к гребню холма. Через несколько секунд раздался оглушительный взрыв. Малыш вернулся бегом и махнул мне рукой, приглашая следовать за ним.
— Сматываемся!
Второго приглашения не потребовалось. Я пулей бросился за ним. Мы нагнали роту, устало тащившуюся по снегу вдоль замерзшей
Мы пустились бегом. Бежать по снегу было трудно, сапоги застревали в нем и тянули вниз, но мы бежали километр за километром, пока не выбились из сил, и люди во главе колонны изнеможенно повалились, держась за бока; дыхание их выходило паром в холодный воздух.
Вдали на бескрайней равнине послышались выстрелы.
— Это Иван наводит порядок, — сказал Порта. — Я где угодно узнаю звук нагана.
Мы отдохнули десять минут и двинулись дальше. Шли всю ночь. Кое-кто падал, мы оставляли их лежать в снегу серыми грудами. К утру они будут мертвы. Несколько человек из головы колонны уже были при последнем издыхании, когда мы проходили мимо них.
— Победоносная Шестая армия отступает, — сухо произнес Легионер. — До чего же героическое зрелище…
Я поглядел вперед на плетущуюся колонну; оглянулся на тащившихся позади. Сутулые, с посеревшими лицами, больные, оголодавшие, изувеченные. Оставалось от силы триста человек, и многие их них не доживут до утра.
— Говорят, — сказал Порта, увидев мое лицо, — что замерзать до смерти вполне приятно.
— Те, кто говорит, разумеется, уже испытали это? — сказал я.
Порта пожал плечами.
— Мне все равно, что смерть от мороза, что пуля в затылок.
— Или распятие на дверной коробке, — сказал Легионер.
— Или кастрация, — добавил Грегор. — Русские делают это кузнечными клещами.
— Это еще что, — оживленно заговорил Малыш. — Я встречал парня, которого…
— Заткнись! — рявкнул Старик.
Малыш обиженно посмотрел на него.
— Я только хотел рассказать, что они делают, если попадешь к ним в лапы…
Уже старый солдат в двадцать лет, я прекрасно знал, что они могут сделать. В рассказах Малыша не нуждался. Слышал истории о кастрации и распятии. Вот почему я шел через ночь с автоматом на плече и двумя гранатами на поясе.
— Собственно говоря, — сказал Легионер, — хоть они могут и кастрировать, и вгонять в руки и ступни громадные грязные гвозди, я не верю, что с преступниками вроде нас они обращаются так же зверски, как со своими ПН [92] .
— С ПН все обращаются, как с дерьмом, — сказал Порта. — И наши, и русские. Что бы ни носили они, треклятую свастику или красную звезду, их все ненавидят.
— Потому что у нацистов и коммунистов одинаковый склад ума, — объяснил Старик. — Они одного поля ягода. Если наци клеймят кого-то политически неблагонадежным, комми делают то же самое, и наоборот.
92
ПН — политически неблагонадежные. Легионер и остальные служат в штрафном полку, составленном из заключенных военных и гражданских тюрем. — Прим. авт.