Генерал в своём лабиринте
Шрифт:
На следующий день после продолжительного разговора с О'Лири о положении дел на границах генерал попросил его поехать в Картахену с поручением – якобы узнать о движении судов в Европу, на самом же деле О'Лири должен был держать его в курсе всех подробностей местной политической ситуации. О'Лири приехал в город как раз вовремя. В субботу 12 июня конгресс Картахены принял новую конституцию и признал вновь избранный магистрат. Монтилья, узнав об этом, послал генералу записку единственно возможного содержания: «Этого следовало ожидать».
Он все еще ждал ответа, когда весть о том, что генерал умер, заставила его вскочить с постели. Монтилья спешно бросился в Турбако,
Дома он увидел графа де Режекура, который явился без предупреждения вместе с женщиной, такой красивой, элегантной и горделивой, какой он не видел за всю свою жизнь. Она была одета в костюм для верховой езды, хотя приехала в шарабане, запряженном ослом. Единственное, что она сказала о себе: ее зовут Камилла, и она с Мартиники. Граф не прибавил к этому ничего, но за время, что они провели втроем, стало слишком ясно, что он от нее без ума.
Присутствие Камиллы словно вернуло генералу молодость, и он распорядился как можно быстрее приготовить праздничный завтрак. Несмотря на то что граф хорошо говорил по-испански, разговор шел на французском, потому что это был язык Камиллы. Когда она сказала, что родилась в Труа-Илет, он оживился, и его поблекшие глаза вдруг засияли.
– А-а, – сказал он. – Там родилась Жозефина. Она засмеялась.
– Помилуйте, ваше превосходительство, никак не ожидала услышать от вас то же самое, что говорят все.
Он дал понять, что задет, и в свое оправдание процитировал лирическое описание асьенды Ла Пажери – отчего дома Марии-Жозефы, будущей императрицы Франции, присутствие которой ощущалось на расстоянии нескольких лиг, через огромные пространства зарослей тростника, птичий гомон и жаркий запах перегара. Она удивилась, что генерал так хорошо знает этот дом.
– На самом деле я никогда там не был, ни в этом месте, ни вообще где-либо на Мартинике, – сказал он.
– Но тогда откуда ваши познания? – спросила она.
– Я узнал об этом давно и запомнил, – ответил генерал, – потому что был уверен: когда-нибудь мне это пригодится, чтобы сделать приятное самой красивой женщине этих островов.
Он говорил и говорил, надтреснутым голосом, но с блестящим красноречием, – этот генерал, одетый в брюки из тисненого хлопка, атласный мундир и яркие туфли. Она обратила внимание на благоухание одеколона, которое наполняло столовую. Он признался, что это его слабость и что враги обвиняли его в растрате на одеколон восьми тысяч песо из общественных фондов. Он был так же худ, как и накануне, однако единственное, в чем проявлялась его болезнь, – он старался не делать лишних движений.
Когда генерал находился
– Вы только послушайте, – сказал он, – на мои похороны прибыла делегация из Картахены.
Он велел им войти. Монтилье и тем, кто с ним пришел, не оставалось ничего другого, как поддержать игру. Адъютанты распорядились позвать волынщиков, которые были здесь накануне; несколько мужчин и женщин в старинных одеждах танцевали в честь приглашенных кумбию. Камиллу поразила прелесть этого народного танца, пришедшего в Америку из Африки, и она захотела разучить его. У генерала была слава превосходного танцора, и кое-кто из присутствующих вспомнил, что в последний свой приезд он танцевал кумбию, как бог. Но когда его пригласила Камилла, он отклонил предложенную честь. «Три года – это большой срок», – сказал он, улыбаясь. Ей показали несколько движений, и она стала танцевать одна. Вдруг, в тот момент, когда музыка на секунду умолкла, послышались восторженные крики, несколько мощных взрывов и ружейные выстрелы. Камилла испугалась.
Граф встревоженно сказал:
– Черт возьми, да это революция!
– Пожалуй, только ее нам и недостает, – сказал, смеясь, генерал. – К сожалению, это всего лишь петушиные бои.
И, почти машинально допив кофе, широким жестом руки пригласил всех на петушиные бои в гальере.
– Идемте с нами, Монтилья, посмотрите, какой из меня покойник, – сказал он.
И вот в два часа он появился в гальере вместе с многочисленной толпой приглашенных, возглавляемой графом де Режекуром. Однако мужчины, собравшиеся там, – а там были только мужчины, – смотрели не на него, а на Камиллу. Никто и подумать не мог, что такая блестящая женщина принадлежит не ему, тем более что он пришел с ней в такое место, куда женщинам доступ запрещен. А когда он попросил ее идти с графом, все убедились окончательно, что это его женщина, поскольку было известно: генерал всегда поручает другим сопровождать своих тайных любовниц – для сокрытия правды.
Второй бой оказался жестоким. Пестрый петух выцарапал шпорами глаза своему противнику. Но ослепленный петух не сдался. Он разъярился до того, что оторвал пестрому петуху голову и склевал ее.
– Никогда не думала, что петушиный бой – кровавое зрелище, – сказала Камилла. – Но я в восторге.
Генерал объяснил, что обычно бывает гораздо больше крови, когда петухов раззадоривают непристойными криками и стреляют в воздух, но в этот раз из-за присутствия женщины, причем такой красивой, болельщики чувствуют себя скованно. Он лукаво взглянул на нее и сказал: «Это ваша вина». Она весело рассмеялась:
– Нет, ваше превосходительство, ваша, вы столько лет правили страной и не позаботились о законе, по которому мужчины должны вести себя одинаково – и при женщинах, и без них.
Он начал терять терпение.
– Умоляю, не называйте меня превосходительством, – сказал он. – С меня достаточно того, что я есть я.
Когда поздно вечером генерал принимал надоевшую целебную ванну, Хосе Паласиос сказал ему: «Это самая красивая женщина, которую я видел рядом с вами». Генерал ответил, не открывая глаз'