Генерал
Шрифт:
Парамонов покрутил кончики усов, сказал серьезно:
– Да, товарищ подполковник, с того дня, как я попал на фронт, их не касались ни ножницы, ни бритва. Дал слово не трогать до самой победы. Если останусь жив, в кабинете проклятого Гитлера сфотографируюсь, а потом сбрею. Так что усы эти, товарищ подполковник, как бы память о войне. Для будущего. Для потомков, конечно…
Ази сразу понял, что не зря Парамонов заговорил и подвел разговор к потомкам.
– А пишут из дому? – спросил он. –
Парамонов, действительно ждал этого вопроса.
– Пишут… Нового что? Работают. Все для фронта… Живы-здоровы, слава богу. – Он вытащил из кармана свернутый листок бумаги. – Только вот ребят немного обижают.
– Кто обижает?
– Да вот, если хотите, прочтите.
Ази знал, что у Парамонова четверо детей. Женился Парамонов сравнительно поздно, и дети еще маленькие, самому младшему всего пять лет.
При свете карманного фонаря он прочел письмо, покачал головой.
– Почему же раньше ничего об этом не говорил?
– Да у вас и без меня дел много. Что говорить? Будто вам больше не о чем думать, как только о моих детях.
– О детях моего бойца, – строго поправил Ази. – И как бы я ни был занят, ты должен был сказать мне об этом, и я должен тебе помочь.
– Не хотел вас беспокоить.
– Напрасно. Я тебя в бой посылаю, а ты меня беспокоить опасаешься.
Письмо было написано женой Парамонова, она писала о трудностях жизни, писала сдержанно, и только об одном не утерпела, в полный голос сказала: дом плохой, в аварийном состоянии, крыша вот-вот рухнет, а помочь никто не хочет, дети болеют, сама она с ремонтом не может справиться.
– Я сегодня же напишу письмо в Омский облвоенкомат и в горком партии. Не волнуйся, примут меры, помогут.
И Ази, мельком взглянув на бойца, вернулся в землянку. А Парамонов, опершись на ствол винтовки, стоял и думал: «Вот что значит человек! Будто в душу глянул… Сам спросил о семье… Я разве рискнул бы сказать? А может, зря и сказал. Хлопот командиру добавил».
Но все же Парамонов был доволен, что все так получилось; он верил, что помощь будет, если за дело командир полка взялся, но еще больше его радовало, что подполковник уделил ему, Парамонову, одному из тысяч, столько внимания.
2
– Когда ты ее бросишь, Кузьма? Ведь она как решето, дырок, больше, чем целых мест, словно пулями исклевана… – подшучивал Илюша Тарников над круглолицым, здоровенным Кузьмой Волковым, который с величайшим терпением штопал полосатую тельняшку, не обращая внимания на ухмылки товарищей и того же Тарникова.
Илюша присел возле Кузьмы, вытащил из кармана алюминиевую табакерку с выбитым на ней изображением танка и скрутил папироску.
– Желаешь?
– Спасибо, только что курил. Не хочу отравляться.
По
– Не нравишься ты мне сегодня. В чем дело? Может, любимая от тебя отвернулась?
Кузьма усмехнулся, не поднимая головы.
– По-твоему, я такой парень, от которого можно отвернуться?
И откусил нитку.
– Нет, конечно, парень ты что надо, да ведь только…
– Что «только»?
– …только всякое бывает, хочу сказать. От них можно ждать чего угодно, народ они такой…
– Не меряй всех на один аршин. – Кузьма залатал последнюю дыру, воткнул иголку в подкладку шапки, обмотал ниткой. – Вот так-то. Тельняшка еще послужит, и девушка от меня не сбежит. Ты лучше скажи, что за человек наш новый командир роты?
– Откуда мне знать? Судя по всему, не новичок, видал виды… А что это ты вдруг обеспокоился?
– Спрашиваю, значит, есть дело.
– Что за дело?
– С просьбой к нему хочу обратиться.
– Так обратись, кто запрещает?
– А вдруг откажет?
Илюша несколько раз подряд затянулся папиросой.
– Откажет или нет – кто может сказать? Каждую просьбу удовлетворить нельзя. Просьбы бывают всякие. Может, ты такое попросишь, чего и генерал дать не сможет? Должность высокую либо орден большой?
– О чем я думаю, и что ты мелешь! – с досадой оборвал Кузьма. – Не надо паясничать. Просьба обычная. Ничего сверхъестественного не попрошу… Знаешь, в пяти километрах отсюда полевой госпиталь расположен…
– Ну? А тебе до него какое дело?
– Обожди! Сначала послушай, потом спрашивай. – Илюша вопросительно уставился на Кузьму. – Люда ведь там…
– Как узнал?
– Володя, шофер командира полка, сообщил.
– Может, подшутил над тобой? Как из Крыма сюда полевой госпиталь перекочевал?
– А как мы перекочевали?
– Ну, мы… Мы танкисты.
– Где танкисты, там и пехота. Там и медики… И зачем Володе обманывать? Он не такой, как ты, понял?
– Понял! – засмеялся Илья. – Все понял! Знаю теперь, зачем свою зебру латал, знаю, почему серьезный такой!
3
Выйдя из землянки, Фируз огляделся. Небо, как всегда в последние дни, стояло низкое, воздух был сырой. Палый лист усыпал землю, а на узеньких тропинках, спрессованный десятками солдатских сапог и ботинок, потемнел. Танки стояли под высокими деревьями, еще сохранившими пожелтевшую листву, и усыпанные ею сплошь – сбоку они походили на копны сена; сверху ни «мессершмитты», ни «фокке-вульфы», по нескольку раз на дню пролетавшие над лесом, обнаружить их не могли и, несолоно хлебавши, возвращались обратно из своих разведывательных полетов.