Генерал
Шрифт:
Рудольф оставил ее в полутемной комнате в здании комендатуры и отправился по своим делам, приказав ждать и быть готовой переводить при любых обстоятельствах. Комната была весьма странной. Перед ней над столом сверкал одноглавый орел, а по бокам, словно в насмешку, висели два красочных плаката, видимо, для перевоспитания пленных: на одном носатый Сталин правой рукой заносил молот над испуганной хорошенькой женщиной, а левой цеплял ее шею серпом. Подпись гласила «Серп и молот – смерть и голод!» А на втором скабрезно ухмылявшийся и щурившийся еврей в рамке из магендовида всем своим видом олицетворял перечислявшиеся на его фоне еврейские грехи, типа «Кто толкал народ в войну, оставаясь сам в безопасности? Жиды!» «Кто обещал вам рай, а создал ад? Жиды!» Но плакаты оставили Стази равнодушной: еврейский
Через пару часов Герсдорф привел группу солдат и, прежде чем начать беседы, выстроил их в шеренгу перед Стази.
– Посмотрите, на ваш взгляд, есть ли тут сразу, на первый взгляд, перспективные люди?
Нет, перед ней стояли не мальчики ее игр или одноклассники. Это были простые парни, скорее всего, из мелких городов, расчетливые, наглые, готовые продать кого надо в удобный момент. И вряд ли они уж так любили советскую власть – таким все равно, лишь бы сытно и выгодно. Это был самый ненавидимый Стази тип советских людей, которых власть выпустила из жестких рамок, в которых раньше держали их община, цех, мораль, в конце концов, просто человеческие устои. Взгляд ее задержался лишь на одном, с косящим взглядом и неправдоподобно тонкой шеей. Но из какого-то суеверного чувства Стази ничего про него не сказала.
Разговаривал с ними Рудольф, она лишь бесстрастно переводила. Они несли чушь, то заискивали, изображая преданность, то торговались, то соглашались на все. Один наметанными глазами наводчика сразу же распознал в ней русскую, грязно назвал и, кобенясь, принялся голосить страшнейшую похабщину.
– Ну хватит, – отрезал Рудольф. – Уведите всех! – крикнул он конвоиру.
– Подождите, еще вот этот, – вырвалось у Стази. – Те, конечно, отбросы, мелкие уголовники, скорее всего, об идее нет и речи.
Выбранный ею парень стоял и старался смотреть в никуда, но руки-ноги у него дергались, как поняла Стази, от беспрестанных укусов вшей. И все же что-то тонкое, гордое читалось в лице и в позе.
– Вы… ленинградец? – уже почти не сомневаясь, выдохнула Стази.
– Да.
– Студент?
– Был. Ополченец.
– Sprechen sie Deutsch, bitte. [86]
– Конечно-конечно, – заторопилась Стази и стала сама себя переводить.
– Вы давно оттуда?
86
– Говорите по-немецки, пожалуйста.
– Два месяца. Был взят в плен под Замостьем.
– Но в городе… в городе вы были?! Что там? Как?
Парень, видимо удивленный тоном, наконец, поднял на нее глаза, и Стази зажала рот рукой. В его потухших ввалившихся глазах она прочитала воплощение того ужаса, который столько времени предощущала сама.
– О, нет! Нет!
– Was ist los? [87] – вмешался Рудольф.
– Alles in Ordnung, aber ich flehe Sie an, geben Sie ihm die Moeglichkeit, ueber Leningrad zu erzaehlen! [88]
87
– Что случилось?
88
– Нет, все хорошо, все нормально, только умоляю вас, дайте ему рассказать про Ленинград!
– Was kann er uns schon erzaehlen? Er hat schliesslich an der Front und nicht in der Stadt gekaempft! [89] – скривился Герсдорф.
Юноша хрипло рассмеялся.
– Я понимаю, о чем болтает этот офицер. Но нет ни города, ни фронта, то есть на
89
– Что он может рассказать, если воевал на фронте в области?
– Это налеты?!
– Налеты? – Парень даже удивился. – Налеты – это детский сад. Это голод.
– Was wollen Sie damit sagen? [90] – вмешался Герсдорф.
– Это голод, – как во сне повторил пленный. – Ничего нет. Мама ела обои со стен, на квадратики расчертила и ела в день по квадратику. Глицерин, помада…
– Was erzaehlen Sie fuer Bloedsinn, zum Teufel nochmal?! Wozu Tapeten und Lippenstift?! Wache! Bringen Sie ihn ins Lazarett, er ist verrueckt! [91]
90
– Что вы хотите сказать?
91
– Что вы несете, черт возьми?! При чем тут обои и помада?! Дежурный! В лазарет его, он сумасшедший!
А Стази отчаянно рвало съеденным плотным завтраком.
Они вернулись в замок в полном молчании.
– Если вы не верите мне, то можете спросить у врачей: это голодный лагерный психоз, – твердил Рудольф, шагая перед камином и стараясь не смотреть на сервированный стол, отвернувшись от которого сидела и Стази. – Да, это ужасно, мы не имеем права так содержать людей в лагерях, но, увы, это не наша компетенция. И к тому же, насколько мне известно, в ваших лагерях дело обстоит не лучше. Мы все-таки столь безобразно содержим врагов, а вы-то – своих. – Стази молчала. – Это больная фантазия, поверьте. Такого не бывало даже в Средние века, а уж теперь и подавно. Я справлюсь насчет этого парня, все будет хорошо, он выправится, и вы сами потом увидите, что все это лишь угнетенная психика военнопленного. Мы уже выходили к Гелену [92] с меморандумами о содержании лагерей. Но как вы думаете, этот юноша после выздоровления сможет быть нам полезен?
92
Гелен Рейнхард (Reinhard Gehlen) (1902–1979) – генерал-майор (c 1 декабря 1944) вермахта, во время Второй мировой войны один из руководителей разведки на Восточном фронте. В конце войны сдался в плен американским войскам. Американцы привлекли Гелена к службе, и он создал новую разведывательную службу – «Организацию Гелена», ставшую основой Федеральной разведывательной службы Германии (Bundesnachrichtendienst, BND, БНД).
– Не знаю. Я ничего не знаю, – потерянно твердила Стази, безуспешно стараясь отогнать видение дребезжащего грузовика, кораблем-призраком несущегося где-нибудь по Кронверкскому. – Послушайте, Рудольф, помните, к вам приходил этот русский генерал? Дайте мне возможность поговорить с ним! Он ведь наверняка знает что-то, в офлагах много разумных и хорошо информированных людей, как я понимаю. Он скажет мне правду.
Генерал Благовещенский выглядел потерянно в сводчатом кабинете старого барона.
– Мы с вами находимся в таком положении, Иван Алексеевич, – без всяких предисловий начала Стази, – что нам нет смысла рассказывать друг другу свои печальные истории. А уж тем более – причины, по которым мы находимся тут, а не где-нибудь в другом месте.
– Не совсем так, но это зависит от цели разговора, – улыбнулся в усы генерал.
– Можете считать меня кем угодно, мне все равно. Я прошу только об одном. В офлаге есть люди из Ленинграда? Что с городом?
– Вы ленинградка?