Генерал

Вересов Дмитрий

Но и это удавалось нечасто. К нему в комнату, как бабочки на огонь, слетались офицеры школы, и только железная воля Трухина позволяла вести общий разговор, не сводя его к обсуждению последствий неудачного заговора. Но так обстояло дело со средним звеном и пропагандистами – когда же появлялся кто-то из своих, все неизбежно сворачивали к одному вопросу, все века мучающему людей после неудач: почему?

Федор как раз считал этот вопрос теперь уже не столь важным; его волновали даже не столько возможные аресты – в конце концов, они все всегда ходили под Богом, – а то, что русское движение теряло своих покровителей. Трухин прекрасно помнил, как после ареста Байдалакова никто не скрывал,

что его и еще двадцать офицеров РОА из Дабендорфа намерены арестовать по обвинению в антинемецкой деятельности. Тогда их спас барон Фрейтаг-Лорингофен из второго отдела генштаба ОКХ. Прибежал сияющий Штрик и восторженным шепотом сообщил слова барона: «СД будет разочарован. Головы не покатятся. Но, – и тогда, опьяненный успехом, на слова эти Трухин не обратил внимания, – это последний раз, когда мне приходится вас спасать». А вот теперь Лорингофен застрелился.

Стрелялись и гибли в гестапо тысячами, Восточный фронт разваливался, во Франции наступали союзники…

Жиленков и Боярский [171] приходили почти каждую ночь, и они говорили, говорили, говорили, не в силах остановиться, как раненый, который не в силах не сдирать чешущуюся корку с раны.

– Я не удивлен масштабами кары, под джаггернаут которой попадают друзья и родственники. Все это мы видели и в России, – горячился, как всегда, Георгий, нервно запуская руку в холку своего роскошного сеттера, возимого с собой всюду, несмотря на запреты полиции и даже начальства повыше. – Но Англия, но Черчилль! Какая низость!

171

Баерский Владимир Гелярович, иначе Боярский Владимир Ильич, – полковник РККА, генерал-майор ВС КОНР.

– Не понимаю твоего удивления – это вполне в британском духе: опубликовать имена заговорщиков, имевших с ними дело, еще тогда, когда они были на свободе.

– Боюсь, это уже не меняло дело, – вздохнул Боярский, старавшийся по большей части молчать. – Штрик рассказывал, что у графа Шуленбурга в сейфе нашли списки не только всех участников заговора, но и тех, кто собирался участвовать в дальнейшем устройстве и правительстве новой Германии.

Все замолчали в который раз, и Трухин знал, почему. Всех тайно угнетал один и тот же вопрос: а почему подобного не было у нас? Разумеется, все эти якобы заговоры у нас, по которым пропадали миллионы, вымысел, кому-то до зарезу нужный. Но где были настоящие заговорщики? Где были мы сами, черт возьми?..

Трухин долго смотрел, как звезды падают и падают в сырой лес, окружавший лагерь, и перед падением на мгновение вспыхивают нестерпимо ярким светом.

– Все мы знаем, что террор, убийство царей и тиранов – не решение, – тихо произнес он. – А все-таки любопытно, – он попытался хоть отчасти сменить тему, – что здешняя пресса всячески замалчивает размах заговора и пытается придать ему вид бунта крошечной кучки аристократов. У нас делалось совершенно наоборот. Забавно. – Мучительно захотелось закурить.

А звезды все падали.

Назавтра был молебен по убиенным. Разумеется, он был тайным, проходившим в домовой церкви Марии Васильчиковой [172] , и никого из РОА там не было, но Трухина пригласила туда Верена.

– Теодор, я знаю, приняв мое приглашение, вы рискуете, – кладя свою невесомую руку ему на плечо, на новый витой погон, тихо проговорила она. – Но иначе – какие мы русские, правда?

Он просто поцеловал эту руку.

Они доехали

до Берлина на электропоезде, а дальше решили добираться метро. Все поезда шли по расписанию.

172

Княжна Мария Илларионовна Васильчикова, известна также как «Мисси» (1916–1978), – русская аристократка из рода Васильчиковых, причастная к событиям заговора 20 июля с целью убийства Гитлера, оставила подробный дневник, выдержавший несколько изданий.

– Значит, некоторое время обошлось без налетов. Знаете, меня до сих пор поражает, с какой быстротой берлинцы восстанавливают вокзалы, рельсы, дороги. Такое впечатление, что они не ломаются, а делаются только более крепкими, терпеливыми и стойкими.

– И именно тогда, когда немецкому народу стали мстить за Гитлера. Интересно, а как было у нас? – Трухин знал, что не получит ответа, и сам презирал себя, что в последнее время все чаще возвращается к проклятому вопросу: а как там у нас? Это было бессмысленно, унизительно, мешало работе, но избавиться от вопроса он не мог.

Маленькая церковь была полна народу, и Трухин с удивлением обнаружил, что еще может чувствовать, казалось, давно забытое умственное и психическое возбуждение, очутившись среди хорошо одетых женщин и мужчин своего круга. Он восхищенно и, не скрывая этого своего восхищения, смотрел на красавицу Мисси с ее удивительными миндалевидными глазами, на служившего батюшку, с лица которого даже полтора столетия не смогли убрать отчетливые следы итальянской крови предков, на Верену, склонившую голову и выглядевшую настоящей русской Психеей. Пахло дорогими духами, бриолином, породой. И острая тоска по своим расстрелянным братьям, по русским мальчикам из Дабендорфа, у которых нет будущего, ожгла Трухина до физической боли, и он постарался полностью погрузиться в молитву.

– Ты отъял еси от нас присных наших, но не лиши нас Твоея милости: услыши молитву нашу и приими милостивно отшедших к Тебе приснопоминаемых нами рабов Твоих; воззови их в чертог Твой, яко доблих воинов, положивших живот свой за веру и отечество на полях сражений; приими их в сонмы избранных Твоих, яко послуживших Тебе верою и правдою…

– Боже, что он говорит! – услышал Трухин позади себя почти возмущенный шепот. – Публичная молитва за католиков!

– И за протестантов…

– Да церковь не простит ему этого, вот увидите!

– Разумеется, если среди нас, как и положено в рейхе, полно соглядатаев…

– …и упокой их во Царствии Твоем, яко мучеников, отшедших к Тебе израненными, изъязвленными и в страшных мучениях предававшими дух свой; всели во святый Твой град всех приснопоминаемых нами рабов Твоих, Клауса, Адама, Фрица, Дитлофа, Вильгельма…

После был небольшой завтрак, тартинки и херес, и, стоя с Вереной посередине залы, Федор с жадностью ловил обрывки разговоров.

– Арестовано уже почти семь тысяч, а американское радио упорно твердит о пятнадцати аристократах. Вот это пропаганда, фюреру остается только позавидовать…

– А говорят, что Тротт был повешен самым зверским средневековым образом, крюком под череп…

– Впрочем, непосредственных заговорщиков ведь действительно немного, человек двести, не больше.

– Но это генералы, полковники, послы, министры, госсекретари, глава криминальной полиции, наконец! А губернаторы провинций!

– Трудно представить себе подобное у нас, – одними губами сказала Верена, и Трухин с тоской увидел, что слезы поползли по белым худым щекам. – Господи, пощади Россию… Простите. А где ваша малышка, Теодор?