Генералиссимус Суворов
Шрифт:
Суворов подружился с Потоцкими. Он часто ходил к графине посидеть и поговорить. Потоцкие навещали Александра Васильевича.
Молодые офицеры из штаба Суворова засматривались на хорошенькую дочь графини, перешептывались с графиниными горничными.
Подходя к дому, Столыпин по привычке обдернул мундир, осмотрелся, все ли в порядке.
Второй этаж был еще темен. В раскрытых окнах чуть шевелились под легким ветерком, белели шелковые занавески.
Лишь в одном окне первого этажа – в камердинерской Суворова – светился огонек.
У
Столыпин поднялся по ступенькам, прошел переднюю, где, растянувшись на скамейке, храпел вестовой, и вошел в следующую комнату. В ней спали Прошка, повар и фельдшер Наум, бривший барина.
Столыпин не без труда растолкал главного камердинера, который упорно не желал пробуждаться.
Александр Васильевич приказал поднять его пораньше.
Прошка, зевая и чертыхаясь, сел. Ткнул кулаком в бок Мишку-повара:
– Вставай, увалень!
И поплелся будить «самого».
Через секунду из спальни донесся приятный басок фельдмаршала.
Суворов проснулся бодрый, живой, веселый. Он все дни пребывал в отменном настроении. Еще бы – наступил сезон его удовольствий: ученья в поле, лагеря, беспрестанное движение и множество разнообразных дел. Покоя и безделья не выносила его кипучая натура.
Прошка и вестовой понесли в спальню два ведра воды и громадный таз. Начинался день, начинались обязательные, неоднократные обливания водой.
А повар пошел кипятить в печке чай. Как все старики, Суворов любил, чтобы еда и чай были горячими. Потому повар кипятил чай тут же, при нем, в спальне.
Суворов вытирался, отдавая приказания повару, что сготовить к обеду.
– На закуску – редька… Бешбармак [83] . Пельмени. Духовая говядина. Каша рисовая. И щука с голубым пером… А мальчик пришел? – спросил он. («Мальчиком» он звал Столыпина.)
– Давно. Ждет.
– Позови.
Столыпин вошел, поздоровался.
83
Б е ш б а р м а к – вареное мясо, крошево.
– Здравствуй, братец! Кликни ко мне господина Дьякова!
Столыпин отправил ординарца за полковником Дьяковым, который был начальником провиантской конторы при армии.
Сонный предстал перед фельдмаршалом полковник – в такую рань вставать не привык.
– Николай Александрович, все запасные магазейны были б полны! И все исправно. Ежели провианта недостанет, на первом суку тебя, ваше высокоблагородие, повешу! Ты, мой друг, меня знаешь: я тебя люблю и слово сдержу. Ступай!
Полковник Дьяков пулей вылетел из спальни, – куда и сон девался.
Все знали: фельдмаршал шутит только во время отдыха, за обедом, а в рабочие часы – шутки в сторону.
– Мальчик, садись, чайку попьем! – крикнул он Столыпина.
Пили чай с медом и сухарями.
Напившись,
– Прочти-ка, что вчера записали из «словесного поучения».
– «Береги пулю на три дня, а иногда на целую кампанию…»
– Прибавь: «как негде взять».
– «Стреляй редко, да метко. Штыком коли крепко. Пуля обмишулится, штык не обмишулится. Пуля – дура, штык – молодец. Береги пулю в дуле; трое наскочат, первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун; это не редко, а заряжать некогда. В атаке не задерживай…»
– Так. А дальше, на той синей бумажке, что у нас?
Столыпин прочел:
– «Фитиль на картечь; бросься на картечь: летит сверх головы. Пушки твои, люди твои; вали на месте, гони, коли, остальным давай пощаду. Они такие же люди: грех напрасно убить».
– Все?
– Все, ваше сиятельство.
– Теперь пиши.
И Суворов, бегая из угла в угол, стал диктовать:
– Три воинские искусства: первое – глазомер, второе – быстрота, третье – натиск…
…Уже давно взошло солнце, давно погасили свечу – она была не нужна. Наступило утро. Из сада, из не освещенных солнцем уголков, тянуло сыростью, но в этой непроницаемой дымке, которой уже было подернуто небо, чувствовалось, что день встает жаркий, душный.
Суворов диктовал:
– Субординация, экзерциция, дисциплина, чистота, опрятность, здоровье, бодрость, смелость, храбрость, победа и слава… Ну вот. Вчерне готово. Завтра перепишем, и можно посылать в полки. А теперь пора обедать. Что, Киселев приехал?
– Так точно.
– Ступай позови его к обеду!
Столыпин с удовлетворением пошел звать генерала Киселева, – он оказался прав: генерал-поручику было кстати не сразу являться к фельдмаршалу.
III
В приемной фельдмаршала собрались все приглашенные к обеду.
Суворов вышел из спальни (она служила ему и кабинетом) чисто выбритый, надушенный, свежий. Волосы после купанья еще сохраняли влагу. Фельдмаршал был во всем белом. Только на кителе обшлага, лацканы и воротник – зеленые. На груди висел один Андреевский орден.
Суворов стал здороваться с теми, кого сегодня видал впервые.
– Здравствуй, друг мой Дмитрий Иванович, – приветливо встретил он генерал-поручика Киселева. – Сядешь возле меня. Поговорим.
Это обыкновение фельдмаршала отчитывать потихоньку знали все. Ежели Суворов бывал недоволен полком, он никогда не бранил его тут же, на плацу или в поле, а потом, наедине, хорошенько пробирал командиров.
– Господа, прошу немножко повременить: Мандрыка пошел наверх пригласить к столу графинюшку, – обернулся ко всем Суворов.
Немного погодя в приемную вошла в сопровождении суворовского генерал-адъютанта Мандрыки сорокалетняя, еще красивая графиня Потоцкая.
Суворов кинулся к ней навстречу. Галантно поцеловал руку: