Генералиссимус Суворов

Раковский Леонтий Иосифович

В келью торопливо вкатился Фукс:

– Я здесь, ваше сиятельство!

– Написать Массена, что тяжко раненные остаются, поручаются его человеколюбию. Михайло! Ты – впереди! – обернулся Суворов к Милорадовичу. – Не давать врагу верха! Бить и гнать его! С Богом!

И Суворов поклонился всем. Генералы и полковники вышли.

XI

Всякое изображение недостаточно к изображению сей картины природы во всем ее ужасе.

Суворов о

переходе через Альпы

19 сентября Суворов с половиною своей армии выступил из Муттенской долины. Пришлось подыматься в гору Брагель. Подъем был утомителен в нелегок, но после страшного Росштока показался пустяком.

Сбивая преграждавшего путь неприятеля, Суворов пришел в Гларис и вечером 20 сентября послал Розенбергу приказ двигаться за ним из Муттенталя в Кленталь.

В эти два дня – 19 в 20 сентября – корпусу Розенберга пришлось выдержать сильнейший натиск авангарда Массена.

Массена легковерно понадеялся на то, что в Муттенской долине разгромит всю малочисленную армию Суворова, а вместо этого был разбит сам. Он не мог справиться даже с одним корпусом Розенберга, хотя французский авангард был вдвое сильнее заслона русских.

Суворовские чудо-богатыри под командой Милорадовича и Розенберга в двухдневном бою одержали над французами блистательную победу.

Массена принужден был с большим уроном отступить. Французы бежали до самого Швица. Русские войска захватили тысячу двести пленных, в том числе генерала и пятнадцать офицеров.

Когда Суворов узнал о победе своих войск в Муттенской долине, он сказал:

– У меня и Розенберг бьет!

Корпус Розенберга следовал за главными силами. Он перевалил через гору Брагель в более тяжелых условиях, нежели остальные войска: выпал снег, стоял густой туман. Как с каждым днем ни уменьшался в переходах обоз, но все-таки он был еще длинен. Вьюки тянулись по узкой тропинке несколько дней.

Войска Розенберга две ночи провели без огней среди снежной пустыни и лишь 23 сентября наконец спустились к Гларису.

У Глариса собралось все, что осталось от армии Суворова. В изодранных, грязных, видавших разные виды мундирах, в башмаках, обмотанных тряпьем, перевязанных бечевкой, почерневшие от грязи, пороховой копоти и крайней усталости стояли войска.

Но, несмотря на такую убогую внешность, они по-прежнему сохранили все тот же суворовский дух. Это стояли победители, это стояли чудо-богатыри.

Они не знали, что напоследок им придется еще раз преодолеть грозную природу, что придется проделать более тяжелый переход, нежели через Росшток.

Глядя на своих витязей, Суворов был еще вполне уверен в том, что он смог бы пробиться сквозь войска Массена, который запирал выход из долины реки Линта. Но у него не было для этого патронов и зарядов, не было хлеба. Полагаться же на австрийцев он больше не мог.

Суворову оставался один выход – по Сернфтской долине через Эльм и гору Рингенкопф к Иланцу. Этим путем Суворов сразу совершенно выходил из опасности.

Путь для соединения с Римским-Корсаковым был кружный, по правой

стороне Верхнего Рейна через Кур к Фельдкирху, но спокойный. Здесь было продовольствие, здесь же к армии могли присоединиться обозы и полевая артиллерия, которые Суворов отправил из Италии.

Путь через Рингенкопф являлся, по существу, отступлением, той «ретирадой», которую всю жизнь так ненавидел Суворов. Но делать нечего, – это был единственно правильный выход из тяжелого положения, в которое попал Суворов.

И на совете в Гларисе Суворов мужественно принял его.

Целый день отражая натиск французов, которые наседали на арьергард, войска Суворова к ночи дошли до Эльма.

Ночь выдалась ненастная и темная. Снег валил хлопьями. Дров не было, войска дрогли на ветру. В каждом батальоне отдыхала половина – остальные стояли в ружье, ожидая нападения.

В два часа пополуночи 25 сентября двинулись дальше.

Апшеронцы в авангарде. После двухдневного кровопролитного боя в Муттенской долине их ряды поредели. В Гларисе остался с тяжелоранеными Башилов. Унтер-офицера Воронова контузило в бок. Он не захотел оставаться в Гларисе, кое-как пошел с полком. Воронов терпеливо переносил боль и все стыдил легко раненных молодых солдат, которые стонали:

– Ишь, разохался, как баба на печи! Бери пример с нас, стариков. Думаешь, нам легче?

Майору Лосеву ядром оторвало на левой руке три пальца.

За апшеронцами ехал верхом сам фельдмаршал Суворов со штабом.

Ветхий плащ фельдмаршала слабо защищал его от стужи: Александр Васильевич посинел на ветру, скукожился, Аркадий, Андрей Горчаков, Прошка – все предлагали ему укрыться еще чем-либо, но Суворов и слушать не хотел. Всю жизнь он тянул солдатскую лямку и в привычках и в обиходе не хотел отличаться от солдата. Когда Кушников предложил ему запасной плащ, он сердито огрызнулся:

– Не надо. И так не холодно!

– Да ведь ветер какой, ваше сиятельство! Вон молодые солдаты и те посинели!..

– Что миру, то и бабьему сыну!

Сначала подъем на Рингенкопф не показался труднее, чем на Росшток. Как и там, вязкая, грязная тропинка – пройти одному человеку – тянулась по косогору, по краю отвесной кручи. Она то спускалась вниз, пересекая быстрые горные потоки, то опять взлетала куда-то под небеса.

Так же, как и там, мулы перед трудным подъемом останавливались, а потом, понукаемые прикладами, брали подъем рывком.

Так же, как и там, обезноженные казачьи лошади выбивались из сил, и солдаты на веревках втаскивали на кручи горные пушки.

Так же, как в там, люди скользили, и некоторые падали вниз, в пропасть.

Наступило утро. Все повеселели.

Но два проводника-швейцарца, которые должны были идти впереди апшеронцев, почему-то оказались у них в хвосте. Проводников что-то не особенно радовало утро. Они тревожно перешептывались между собою, Антонио Гамма тоже крутил головой.

Суворов приметил это. Он постарался сообразить, чем они так озабочены. Глянул вокруг.