Генералиссимус Суворов
Шрифт:
Люди вообще, а женщины по преимуществу склонны к самооправданию.
Образ пана Кржижановского до последнего времени оставался если не любимым, то симпатичным Варваре Ивановне, хотя уже лет десять как она рассталась с ним, даже не знала, где он находится. Это случилось вскоре после смерти ее отца, князя Ивана Андреевича Прозоровского. Она осталась одна, получив маленькое наследство, с ограниченными
Сигизмунд Нарцисович стал сильно задумываться, сделался грустным, расстроенным. На вопрос ее о причинах такого состояния его духа он ответил уклончиво, а наконец объяснил ей, что ему опасно оставаться в России, так как его могут каждую минуту арестовать как участника в конфедератском движении, что ему необходимо уехать за границу.
Варвара Ивановна поверила любимому человеку.
Он приглашал ее с собой, но носимое ею громкое имя не позволяло ей решиться на такой скандал, как эмиграция, да она могла этим и повредить любимому человеку. Ее, по требованию мужа, могли возвратить дипломатическим путем. Так сказал ей Кржижановский — она поверила и этому и решилась спасти его хотя бы ценой горькой разлуки.
Она продала свое имение, все ценное обратила в деньги и отдала все своему кумиру «на дорогу». Он обещал ей вернуться, когда пройдет опасность, а теперь писать…
Она осталась с надеждой на более или менее близкое свиданье. Он написал ей два письма, а потом пропал без вести, как в воду канул. На ее письма, конечно, она не получала ответа.
«Он умер!» — решила она и стала его оплакивать.
То, что он ее оставил и бросил, не приходило ей в голову. Пьедестал образцовой честности, на который его поставил покойный ее отец князь Иван Андреевич Прозоровский, стоял прочно в ее уме.
Годы шли.
В конце апреля 1800 года к жившей в доме своего мужа Варваре Ивановне явилась послушница из Никитского монастыря с просьбой пожаловать к матушке-игуменье.
— Зачем? — спросила графиня Суворова.
— Приезжая сестра из Киева гостит у матушки, разболелась опасно… Кажись, до завтра не выживет… Так пожелала вас видеть перед смертью.
— Кто она такая?
— Мать Досифея.
Это монашеское имя ничего не сказало уму и памяти Варвары Ивановны.
— Хорошо, я буду.
— Поспешите, ваше сиятельство,
— Хорошо, хорошо, сейчас! Поедем со мной…
Через какие-нибудь полчаса Варвара Ивановна входила в настоятельскую келью игуменьи Никитского монастыря матери Валентины. Та рассказала ей то же, что ее посланная, провела в комнату, где лежала больная, и, отворив дверь, впустила графиню одну.
На постели лежала исхудалая до неузнаваемости, с горячечным огнем горевшими глазами княжна Александра Яковлевна Баратова, в схиме мать Досифея. Графиня Суворова узнала ее по глазам.
Более часа провела она с глазу на глаз с княжной Баратовой и вышла, шатаясь, с красными от слез глазами. В руке она судорожно сжимала несколько листов мелко исписанной бумаги. Это был дневник покойной Капочки.
Графиня уехала, а через два часа мать Досифея тихо скончалась после церковного напутствия.
Весть об этой смерти графиня Суворова получила тотчас же, в то время, когда она чуть ли не десятый раз читала и перечитывала дневник несчастной Капочки.
Исповедь княжны Баратовой и этот дневник открыли глаза Варваре Ивановне — она поняла, что ее жизнь была «торжество змия».
Первою мыслью ее явилось ехать в Петербург к мужу, о болезни которого она знала, и на коленях вымолить у него прощение за нанесенные ею ему обиды. Без этого прощения ее остальная жизнь представлялась ей адом.
Но в первую минуту ей сделалось страшно. Как она взглянет ему в глаза теперь, когда ей нет оправдания в измене ему для убийцы, для отравителя.
Под этими впечатлениями она все откладывала свой отъезд. Вдруг ее, как громом, поразило известие о его смерти.
«Скорей, скорей!.. — решила она. — Я вымолю это прощение у его тела».
Она поехала, но, как мы видим, опоздала.
У свежей могилы, над холодной плитой рыдала и мысленно каялась несчастная женщина, с надеждой взирая на холодный камень, покрывший прах так безжалостно оскорбленного ею мужа.
Но камень был нем…
Варвара Ивановна Суворова не решилась даже посмотреть на своих детей и в тот же день уехала обратно в Москву, Могильный камень ее мужа лежал у ней на душе.
Ад начинался…