Генезис и развитие метафизической мысли в России
Шрифт:
Причину столь низкого уровня развития философского знания Шпет видит в «невегласии»:
«Невегласие есть та почва, на которой произрастала русская философия. Не природная тупость русских в философии, как будет показано ниже, не отсутствие живых творческих сил, как свидетельствует вся русская литература, не недостаток чутья, как доказывает все русское искусство, не неспособность к научному аскетизму и самопожертвованию, как раскрывает нам история русской науки, а исключительно невежество не позволяло русскому духу углубить в себе до всеобщего сознания европейскую философскую рефлексию. Неудивительно, что на такой почве произрастала философия бледная, чахлая, хрупкая. Удивительно, что она все-таки, несмотря ни на что, росла» [2] .
2
Шпет Г.Г. Очерк развития русской философии // Введенский
Русская философия с первых своих шагов испытывала тягчайший гнет со стороны религиозной идеологии и государства, университетское же образование находилось под влиянием посредственной вольфианской философии. В таком состоянии «невегласия» русская мысль пребывала до середины XIX века. Трудно сказать, к каким бы выводам пришел автор, анализируя дальнейшее развитие русской философии, однако вторая и третья части «Очерков» не сохранились после ссылки и расстрела Шпета в годы сталинского террора.
Ясно, что методологический подход Г. Шпета односторонен и узок. Он применяет критерий научности к философскому знанию, выработанному в некоторых течениях новоевропейской философии, в связи с чем он признает философию «только как знание» в узком смысле этого слова. Для него философия, где бы она ни возникла, всегда одна и та же, ибо язык науки един, так же как он един для математики, кристаллографии и т. д. Понятие национальной философии для Шпета то же самое, что деревянное железо. Такой подход к философии и ее пониманию не выдерживает критики. Существо философского знания здесь не затрагивается. Вот как отзывается о Шпете В. Зеньковский: «Шпет, написавший прекрасное исследование по истории русской философии, вообще отвергает философичность мысли почти у всех русских мыслителей. Шпет – фанатический последователь Гуссерля, и философично в его понимании лишь то, что соответствует взгляду Гуссерля на философию». Зеньковский обличает Шпета в «сектантском исповедании гуссерлианства». Гуссерль, как известно, хотел превратить философию в «строгую науку».
С внешней стороны в представленных точках зрения есть доля истины: первые профессора Московского университета приглашались из Германии, где до конца XVIII века господствовала вольфианская школа. Преподавание велось в основном на латинском языке. Но общая оценка истории русской философии со стороны рассмотренных концепций, начало ее становления и периодизация уже устарели и не могут быть признаны адекватными. Чтобы ответить на вопрос о времени возникновения и характере русской философии, необходимо шире взглянуть на ее предмет и метод. Авторы же рассмотренных концепций стремились не столько к объективному анализу прошлого русской мысли, сколько пытались подвести историческую базу под собственное видение. Так, например, представители академической и университетской философии почти не обращались к истории древнерусской духовности. А ведь еще Н. Чернышевский говорил, что «…можно не знать тысячи наук и все-таки быть образованным человеком, но не любить историю может только человек, совершенно не развитый умственно».
Однако еще долгое время исследователи не могли осознать русскую философию как особый феномен, уникальное явление, ускользавшее от слишком прямолинейных сравнений с западной схоластической, возрожденческой или новоевропейской философией. Между тем уже в 1839 году вышла книга архимандрита Гавриила (в миру В.Н. Воскресенского, 1795–1868), где он впервые в отечественной историографии попытался начать отсчет истории русской философии не с XVIII, а с XI–XII веков. Им была высказана здравая мысль: «Каждый народ имеет свой особенный характер, отличающий его от других народов, и свою философию, более или менее наукообразную или, по крайней мере, рассеянную в преданиях, повестях, нравоучениях, стихотворениях и религии». Уже он отметил практический характер древнерусской мудрости, ее тяготение к художественному выражению идей, к живому образному слову. Тем не менее специальных исследований по древнерусской философии не было до конца XIX века.
В 1891 году одна из самых первых исследователей древнерусского наследия Мария Владимировна Безобразова (1857–1914) обратилась к современникам с призывом «внести в общую сокровищницу работу наших предков», однако и тогда на него никто фактически не откликнулся. Это связано не только с историческим и духовным невежеством, но и с пустившим глубокие корни европоцентризмом, возобладавшим в отечественной науке. В связи с этим можно констатировать, что дело заключается не в отсутствии философских идей и концепций в рамках русской культуры, а в отсутствии достаточно эффективной методологии их выявления и анализа. М.В. Безобразова «отцом русской философии» называла Иоанна экзарха Болгарского, полагая, что его переводы византийских сочинений способствовали созданию славянской философской терминологии.
Противоположную Шпету точку зрения в отношении русской философии и ее истории занял также В.В. Зеньковский. В своей двухтомной «Истории русской философии» он пытался реконструировать историю отечественной мысли через «схему секуляризации»,
3
Зеньковский В.В. История русской философии. В 2 т. Ленинград, «ЭГО», 1991. Т. I. Ч. 1. С. 14, 11.
Между тем Михаил Александрович Маслин (р. в 1947) указывает, что существует «разрыв между реальным существованием русской философской мысли, восходящей ко времени Крещения Руси, и ее осмыслением», что привело к ряду предубеждений относительно начала русской философии, которые разделял даже В.В. Зеньковский. «В настоящее время, – делает вывод М.А. Маслин, – включение периода XI–XVII веков в общий контекст развития отечественной мысли является обязательным элементом научного истолкования русской философии, претендующего на полноту, объективность и целостность. Иные точки зрения, ограничивающие ее бытие последними двумя столетиями или ведущие разговор о существовании русской философии со времен славянофильско-западнических дискуссий, следует считать вышедшими из научного употребления. Рецидивы их периодического появления в современной литературе являются результатами субъективистских установок, формирующихся до начала научного исследования» [4] .
4
Маслин М.А. Предубеждения и штампы в истории русской философии // Вестник ВятГГУ. 2010. № 4(4). С. 6–11.
2. Черты и особенности
Согласно В.Ф. Эрну, в изучении русской философии существуют трудности двоякого рода: общественно-психологические и философско-методологические. Первые трудности сформированы следующими обстоятельствами:
«Двухвековое ученичество у Запада создало особую, глубоко залегшую складку в нашей общественной психологии. Мы заранее, так сказать, априорно, до всякого фактического исследования, склонны отдавать предпочтение всему, что не наше, преклоняться восхищаться и увлекаться всем пришедшим издалека. У нас не хватает внимания к нежным, оригинальным и обильным всходам нашей собственной культуры, и можно смело сказать, нет другой культурной нации в мире, которая бы так мало сознавала свои духовные богатства, так мало ценила возможности, ей предстоящие, как Россия».
Алексей Иванович Введенский
Эрнест Леопольдович Радлов
Густав Густавович Шпет
Мария Владимировна Безобразова
Русская мысль, по его мнению, «существенно оригинальна», так как «трем основным чертам новой европейской философии: рационализму, меонизму, имперсонализму – восточнохристианское умозрение противополагает логизм, онтологизм и существенный всесторонний персонализм». Исходя из этого Эрн приходит к спорному выводу, что «неоригинальные направления русской мысли (материализм, позитивизм, теперь неокантианство), будучи страстными отголосками западноевропейских философских настроений, каким-то роком обречены на фатальное бесплодие и невозможность чего-нибудь творчески порождать. Русская мысль бессильна творить в меонической атмосфере западноевропейского рационализма…» [5] .
5
Эрн В.Ф. Основной характер русской философской мысли и метод ее изучения // Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге. В 3 т. М., 2009. Т. 2. С. 172, 186.