Гений разведки
Шрифт:
В этот замечательный день танк Громака подбили в очередной и, слава богу, — в последний раз.
Было бы величайшей несправедливостью, если б он тогда не выжил — каково погибнуть двадцатилетним в канун великой Победы, для которой ты столько сделал, приблизить которую пытался всеми своими мыслями и делами?
Но… Есть Бог на свете. Пронесло!
Только одежда танкиста вся сгорела — "геть, на нет, совсем и полностью", как говорила милая Шурочка Самусенко…
Кто-то из друзей дал ему свой комбинезон. Сапоги же и ремень пришлось снимать с собственноручно убиенного немца — такого же, как он, парня, которому наверняка не было и двадцати лет от роду. Не шастать же голым
Громак так и позировал перед фотокамерой на фоне поверженного Берлина — в чужих сапогах и бляхой "Гот мит унс" [107] на стягивающем и без того тощий живот ремне.
Уникальный снимок при первой возможности был отправлен домой.
Мать, Елена Ивановна, ранее получившая две похоронки и уже не надеявшаяся увидеть сына живым, схватилась за сердце. А местные мужики, некоторые из которых тоже успели повоевать, потом ещё долго всем селом спорили, обсуждали: уж не переметнулся ль к врагу наш Иван Громак?
107
"С нами Бог" {нем.), точнее "Бог с нами", что на русском языке звучит крайне двусмысленно…
Нет. Не переметнулся, не перекинулся…
Такие не предают, не изменяют.
Домой он вернётся только весной 1948 года, успев поучаствовать и в знаменитом Параде Победы на Красной площади, и послужить пару лет на Дальнем Востоке.
Потом он женится.
Дождётся детей, внуков…
И лишь тогда, когда Украина станет независимым государством — сведёт счёты с опостылевшей жизнью: обольёт себя бензином и чиркнет спичкой — в знак протеста из-за несправедливого отношения киевских властей к ветеранам той Великой — поистине Отечественной — войны…
Она сидит одна и смотрит в окно. За ним сильный порывистый ветер пытается и никак не может полностью разогнать низкие серые тучи, уже несколько недель беспощадно нависающие над родным Калашниково, и периодически выбрасывающие вниз крупные, а с недавних пор и не очень тёплые дождевые капли, которые, достигнув земли, превращаются в глубокие лужицы и стремительные потоки.
Осень.
На дворе и в жизни.
Рядом с ней — дочь Галя, у той тоже две дочурки… Прибрал Господь по каким-то причинам героическую мужскую составляющую рода Подгорбунских, не дал ей продолжиться, развиться…
Может, для того, чтобы на Земле больше никогда не было войны?
Но ведь не Владимир был её инициатором!
Старшая внучка — Вероника — не отходит от бабушки; да и младшенькая — Наталья — регулярно наведывается из Твери главным образом по выходным дням; однако Анна Константиновна предпочитает всё чаще оставаться одна, возвращаться в мыслях "на фронт", ворошить воспоминания далёкой молодости; анализировать события давно минувших дней.
Осень…
"Прошло много лет, а я предельно чётко помню, как познакомилась с Подгорбунским…"
Рука уже не та.
Не слушается, дрожит, тяжело выводит буковки…
"С ним рядом никогда не было страшно… И с живым, и с мёртвым… Жара… Тело начало портиться. Я брала бинт и вытирала мужу лицо, а использованные марлевые повязки закапывала в землю…
Он говорил, что должен пойти в разведку. Обязан. В заключительный, крайний раз… Разведчики — суеверный народ; слово "последний" никогда не употребляли.
Л он взял и наступил. Этот самый последний раз…
Как погиб Володя, рассказали ребята, которые в тот
Но… В это же время противник ранил ещё одного нашего — очень молодого бойца, и командир разведгруппы, не считавший свою рану опасной, уступил ему место в броне…
Сам пересел в "виллис".
И снова угодил под вражеский огонь.
Один из осколков порвал ему живот…"
Анна Константиновна ставит точку и тут же "дорисовывает" рядом ещё две… Нет, не всё она ещё сказала!
"Володя не был уголовником, босяком… В детстве воровать заставила жизнь. Голод. А так — он готов был отдать последнею рубашку, чтобы помочь другу…
Знаю: мы бы жили душа в душу.
75 лет прошло. А сердце всё ещё болит. Ноет. Стонет… Чувство наше было обоюдным. Настоящим. Светлым. Искренним — без червоточинки… А какие стихи он мне писал!
Письма тебе отправляю Через каждых два дня. Трудно сейчас, но писать не бросаю — Эта привычка в крови у меня! Вот и сейчас опускается вечер — Дышится очень свободно, легко… Вспомню Сумы и последнюю встречу — То, что теперь далеко-далеко… Я ждала тебя, Володька, всю жизнь… Дождись и ты меня!"Эпилог
(написан известным военным журналистом Валерием Ивановичем Громаком — сыном одного из главных героев этой книги)
В боях за освобождение Польши сложили жизни около 600 тысяч солдат и офицеров РККА; еще от 700 тысяч до 1 миллиона советских военнопленных погибли в гитлеровских концлагерях, расположенных на территории этой страны.
Помнить о них — наша священная обязанность.
Миллионам российских семей, чьи родственники лежат в чужой земле, больно ежедневно слушать об "успехах" разрушительной "войны с памятниками", развязанной нынешними польскими властями; смотреть телесюжеты об уничтожении надгробий на могилах наших отважных воинов.
Не обошла стороной эта позорная "забывчивость" и боевого командира моего отца — Героя Советского Союза капитана В.Н. Подгорбунского, который похоронен в могиле № 218 кладбища города Сандомира.
Всего там покоится свыше 12 тысяч наших соотечественников, в том числе и еще один Герой Советского Союза — полковник Василий Фёдорович Скопенко [108] .
В 1984 году на могиле Подгорбунского была установлена памятная табличка, которую привезли его товарищи из Москвы. В торжествах по этому поводу приняли участие единственная дочь Героя, ровесница великой Победы — Галина Постинкова-Подгорбунская, Герой Советского Союза гвардии полковник Иван Андрощук из Днепропетровска, бывший комиссар 21-й танковой бригады полковник Петр Солодахин из Москвы.
108
циативе властей Келецкого воеводства ПНР, в Украине (в том числе и по территории Волыни) ежегодно проходила международная велогонка, старт которой почти всегда давали в моём родном Луцке. Она так и называлась — "Шляхом полковника В.Ф. Скопенка". Или по-русски — "Путём полковника Скопенко". Теперь и ей пришёл конец…