Гений страсти, или Сезон брачной охоты
Шрифт:
– Я сидел в своем кабинете, Иришка уже ушла…
Я опустила глаза: все знали, что Гриша был давно и безнадежно влюблен в Ирину Сергиенко, мою секретаршу. Девушка благосклонно принимала от него регулярные презенты и сдержанно благодарила: «Да-да, спасибо. Очень приятно».
Подарки были самые разные и экзотические. Гриша мог подарить ей что угодно: от редкой орхидеи до миниатюрной модели глобуса. При этом я была твердо уверена, что Ирочка полагает: Венесуэла находится в Африке, а Шри-Ланка – в Китае.
Мы
Все крутили пальцем у виска, предрекая скорую гибель этому роману, но Гриша опровергал наши представления о том, что рано или поздно каждому чувству приходит конец. Завидная, сумасшедшая, нерациональная и нереальная любовь Гриши Метельского к тонкой воздушной Ирочке Сергиенко длилась вот уже два года, и конца-краю этой Ниагаре эмоций не было видно. Гриша как истинный стоик пережил два Ирочкиных увлечения – менеджером из «Канц-бест» и молодым человеком без определенных занятий, но с вполне определенной крутой иномаркой «порше».
Над Гришей беззлобно подшучивали, но он не обращал на это никакого внимания.
– Значит, Ирочка уже ушла… – подтытожила я.
– Да. Она осталась ненадолго, кому-то звонила, печатала. А потом ушла.
– Ты видел, как она уходила? – задала я вполне резонный вопрос.
– Видел. Она заглянула ко мне и сказала: «До свидания».
– А ты?
– А что – я? – ответил Гриша, внезапно раздражаясь. – Я тоже ей сказал: «До свидания»!
– Дальше!
– Дальше? Я заварил кофе и полез в комп, чтобы еще раз просмотреть все материалы.
– Зачем? – быстро спросила я. – Какая в этом была необходимость?
– Ну… – Гриша замялся, и неожиданно я увидела, как он покраснел. – Просто хотел еще раз их просмотреть и подумать…
– Мы все обсудили на последней летучке. Зачем еще раз смотреть?
– Я хотел их доработать, прикинуть, что здесь еще можно сделать… – Его голос прозвучал как-то не очень уверенно, и я уцепилась за это.
– Доработать? Один?
– Я… – Гриша отчаянно взмахнул руками. – Мне очень хотелось, чтобы мы выиграли!
– Все этого хотят, – я посмотрела на него с неким удивлением.
– Да… но… я… – и он замолчал.
– Гриш! Если тебе есть что сказать – не тяни. Иначе ты первым попадешь под подозрение. Ты хоть это понимаешь? Или нет? – повысила я голос.
– Я хотел, чтобы мы стали первыми и получили премию. И стояли с этой золотой статуэткой, и я – во фраке, таком черном-пречерном, с бабочкой. Как лауреат Нобелевки или на худой конец госпремии, и все бы увидели, что я… что мы… чего-то стоим и что-то умеем. И фотографы подлетали бы ко мне и брали интервью. И она… – вырвалось вдруг у Гриши, и он, испугавшись этого
Но уже и без дальнейших объяснений мне все стало ясно. Даже слишком ясно. Лавровый венок, слава, премия, черный фрак, благородная седина, усталое лицо, понимающая улыбка… Джордж Клуни и Билл Гейтс в одном лице! И два бокала шампанского, и ужин в отеле «Мариотт» или «Шератон», и вечернее небо, и заплаканные глаза, и робкая улыбка: «Прости, я тебя недооценила, какой же ты герой!»
Я подавила вздох. Как там у Шекспира? «Нет повести печальнее на свете…» Чем повесть о юной Джульетте и ее немолодом Ромео!
– Гриш! – сказала я единственное, что пришло мне в голову. – Ну ты хоть соображаешь, что это… смешно?
Лучше бы я этого не говорила!
Он как-то разом съежился, сгорбился. Снял очки, протер их вновь, надел и сказал твердым голосом:
– Да. Смешно. Какие у тебя еще есть вопросы?
– Вопросов много. Но вряд ли ты в одиночку на них ответишь. Придется устроить экстренное собрание сотрудников и учинить им форменный допрос с пристрастием.
– А они приедут? – усомнился Гриша.
– Что значит «приедут»? – искренне удивилась я. – Это – приказ, который даже не подлежит обсуждению.
Пока Гриша обзванивал сотрудников, я стояла и смотрела в окно, в темноту, подступавшую к городу, охватывавшую его плотным кольцом; о эти тревожные московские мутно-серые сумерки, из-за которых в твоей душе начинает ворочаться смутное глухое беспокойство, и хочется куда-то бежать, что-то делать, и кажется, что ты что-то не успел или упустил и теперь вынужден смотреть, как твой поезд безвозвратно уходит от станции, а ты даже не имеешь возможности вскочить на подножку последнего уходящего вагона…
Время от времени Гриша вбегал в мой кабинет и докладывал о своих «успехах», я давала ему краткие наставления и продолжала смотреть в окно, словно видела что-то очень интересное, значительное. Я не строила никаких версий и вообще не думала о пропавшем ролике, словно бы это было не из ряда вон выходящее событие, чреватое полным крушением наших надежд и иллюзий, а вполне рядовое вроде внезапного заказа, свалившегося на нас как снег на голову.
– Ирочка! Сейчас она приедет! – сияя, сообщил Гриша. – Она дома. С теткой сидит. Уже выезжает.
– Значит, она не с «поршистом» коротает время на пару с теткой?
– Ну, зачем ты так? – вплеснул руками Гриша.
Невольно я мстила ему за то, что он принес нам всем дурную весть, в древние времена, как известно, за это казнили. Гриша этого не понял и обиженно фыркнул, как большая верная собака, которой нечаянно отдавили лапу.
Но через минуту он уже забыл о своей обиде, счастливый от того, что предмет его воздыханий сидел дома с теткой и смотрел телевизор, и вновь вбежал ко мне с радостным воплем: