Гений войны Кутузов
Шрифт:
Дворцовый переворот в пользу Екатерины Алексеевны прошел «мимо него»: вероятно, что отец с дядей предпочли отправить юнца подальше от столицы, пока «все карты не лягут на стол» и не станет понятна «разблюдовка». Когда все разрешилось в нужном направлении, Михаил Кутузов, произведенный в капитаны 21.08.1762 г., вернулся в Санкт-Петербург и по собственной просьбе в марте определился командиром роты в Астраханский пехотный полк, располагавшийся неподалеку от Санкт-Петербурга – в Новой Ладоге. Для будущего Спасителя Отечества начались полвека строевой службы, походов и войн.
Юный Кутузов оказывается в полку, который вскоре возглавил А. В. Суворов, к тому времени прошедший суровую школу Семилетней войны и отменно себя зарекомендовавший на невысоких, но командных должностях. Не все историки согласны с тем, что уже тогда могла произойти встреча этих двух самых известных полководцев Российской империи. Тем более вызывает сомнения, что между ними потом установились особо дружеские отношения. Скорее всего, это было нечто похожее на «благородное соперничество»: оба были людьми отнюдь «непрозрачными», даже непроницаемыми, умело прикрывавшими свою закрытость разного рода приемами – один неповторимым шутовством и скоморошеством, другой – исключительной любезностью
…Между прочим, признавая залповый огонь только с близкой дистанции, Суворов отдавал предпочтение штыковому удару. «При всяком случае наивреднее неприятелю страшный ему наш штык, которым наши солдаты исправнее всех на свете работают», – учил Суворов. Искусно владеющий штыком и меткой пулей боец, говорил Суворов, обладал в любом бою «двумя смертями», особенно когда приходилось биться с преобладающим численно врагом. «Береги пулю в дуле! – поучал он солдат. – Трое наскочат – первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун!» Суворов категорически не переносил отступления. Слово «ретирада» (отступление) он произносил зажмурившись и нараспев. Наотрез отказываясь обучать войска приемам отступления, он не раз бывал опрокинут в бою, но так до конца жизни и не признал отступление как вид обороны. Среди австрийских и прусских генералов-современников Суворова ходили разговоры, что Суворова можно победить, если расстроить ряды его атакующих солдат и заставить отступить, потому что они этому не обучены, а оборона и отступление, как известно, самый сложный вид боя. Сделать это можно, только заманив русских под удар ложной ретирадой либо очень сильным огнем, который не допустит их сокрушительного штыкового удара. Парадоксально, но на деле так никто и не сумел воспользоваться этими ценными теоретическими советами. Во время учений Суворов, всегда стремившийся к тому, чтобы каждый солдат понимал свой маневр, применял максимально жестокий способ атаки. Его сквозные штыковые атаки, когда два батальона шли в штыки друг против друга, с непривычки вызывали ужас как у очевидцев, так и у участников. При ударе в штыки Суворов приказывал наступающим ни на секунду не задерживаться. При этом как бы силен ни был удар, он не позволял отражающим его отойти, и только в самый последний миг следовало поднять вверх штыки. Порой не всегда это получалось и кое-кто получал раны, иногда смертельные. Зато так вырабатывалась техника штыкового боя, на протяжении всей военной карьеры Суворова бывшая его главным и неотразимым оружием в борьбе с вражескими армиями. Не менее впечатляюще проходили и учебные кавалерийские атаки против пехоты. Пехота с ружьями, заряженными холостыми патронами, выстраивалась напротив кавалерии так, чтобы каждый стрелок находился от другого на таком расстоянии, которое было нужно одной лошади для проскока между ними. Позади строя ставились лукошки с овсом, чтобы прорывающиеся сквозь строй людей кони знали, что за ним их ждет «награда»-лакомство. Потом он приказывал кавалерии идти в атаку галопом с саблями наголо. Пехота стреляла именно в тот момент, когда всадники проносились на полном ходу сквозь стреляющий строй. После многократного повторения этого сложного и опасного маневра лошади так приучались к выстрелам прямо в морды, что сами рвались на паливших в них стрелков, чтобы как можно скорее закончился весь этот ужас, и они прорывались к лукошкам с овсом. Для пехотинцев такие учения обходились порой очень плохо – смертельно. От дыма ружейных выстрелов, от лихости либо неумения кавалеристов или от горячности напуганных (плохо выезженных) лошадей, проносившихся сразу по несколько в один проем между стрелками (порой те вставали не там, где следовало), кое-кто в пехотном фронте получал тяжелое увечье либо просто погибал затоптанный конницей. Суворова это не останавливало: чтобы выучить пехотинцев выдерживать неистовый кавалерийский натиск, он намеренно усложнял учение – строй пехотинцев смыкался и размыкался только в самый последний момент, чтобы пропустить сквозь свои ряды несущихся всадников с саблями и палашами наголо. В этом случае потери были еще больше. А в рядах кавалерии, атакующей пехотное каре, не должно было перед его фронтом быть заминкам, иначе вся масса всадников превращалась в прекрасную мишень для дружного ружейного огня в упор. Когда ему доносили о количестве затоптанных солдат, он по-армейски сухо отвечал: «Бог с ними, четыре, пять, десять человеков убью; четыре, пять, десять тысяч выучу!» Затоптанных было жаль, но не выучив тех и других столь жестоким, но единственно реальным способом, на поле боя он нес бы гораздо большие потери. Главным в бою он считал смекалку, а потому и не жалел солдатиков, приговаривая: «Тяжело в учении – легко в бою!» Интересно, что в этой суровой «науке побеждать» наш великий соотечественник не был новатором: примерно так обучал своих солдат и выдающийся полководец рубежа XVII–XVIII вв. шведский король Карл XII, которого Александр Васильевич очень сильно уважал и кое в чем даже ему подражал. Конечно, методы обучения Суворова поражали современников, но его результат (он так
В 1764–1765 гг. новоиспеченный капитан служит в Польше в войсках Н. В. Репнина у генерал-поручика (-майора?) И. И. Веймарна. Именно здесь он получает свой первый боевой опыт – польская католическая шляхта (дворянство) взбунтовалась против навязанного ей Россией короля Станислава Понятовского и начался Первый раздел тремя европейскими «хищниками» – Россией, Пруссией и Австрией – панской Польши. На той войне Кутузов побывал дважды (второй раз – с 1768 по 1769 г.), поучаствовал в нескольких боях и стычках, даже сам командовал небольшим отрядом, но, по его же собственным словам, «войны еще не понимал», поскольку не чувствовал он еще в себе особого военного призвания. В то же время навыки партизанской войны или «малой войны с большими преимуществами» он усвоил и спустя десятилетия умело их использует против Великой армии Наполеона.
В промежутке между двумя «польскими командировками» Михаил Илларионович принял участие в подготовке Соборного уложения, которому, однако, в силу ряда непреодолимых причин не суждено было увидеть свет. Но работа в его подкомиссиях очень многому научила Кутузова, вплоть до завязывания выгодных знакомств и связей в политических структурах екатерининской империи.
Кроме военных наук Кутузов интересовался также литературой, искусством, театром (его он обожал до конца жизни), международной политикой. Из него мог бы получиться прекрасный дипломат, но именно в этот момент военная стезя все же перевесила ибо, как любил говаривать А. В. Суворов: «Где тревога – туда и дорога, где ура – туда и пора!»
Глава 4
«Где тревога – туда и дорога, где ура – туда и пора!»
И вот с 1770 г. обер-квартирмейстер Кутузов уже на очередной войне (новая императрица Екатерина II вовсю утверждалась в Европе с помощью штыков) – 1-й Русско-турецкой войне 1768–1774 гг. (или, как ее еще порой называют, 1-й «Екатерининской войне») в корпусе опытного генерала-майора Федора Васильевича Бауэра (Боура/Баура) (1731–1783). Он входил в 1-ю Дунайскую армию героя Гросс-Егерсдорфского сражения графа Петра Александровича Румянцева (1725–1796), слава о котором гремела уже давно, недаром сам прусский король-полководец Фридрих II Великий, встречавшийся с ним под Цорндорфом и Кунерсдофром, наставлял своих соратников: «Бойтесь собаки-Румянцева, все прочие русские военачальники не опасны». В той же армии в чине инженер-генерал-майора инженерными минерными командами ведал его отец Илларион Матвеевич (благодаря ему до нас дошли схемы и планы всех основных сражений той кампании), а при штабе служил и младший брат нашего героя – 16-летний кадет Артиллерийского и инженерного корпуса Семен Илларионович Кутузов. В сражении при урочище Рябая Могила (28 июня 1770 г.), находясь в авангарде наступающих русских войск, Михаил столь здорово себя зарекомендовал, что попал на заметку к своему начальству. Столь же хорош Кутузов был и 18 июля того же года на р. Ларге, где командовал гренадерским батальоном. А вот в самом Кагульском сражении он не участвовал, занимаясь охраной тылов, где ему не раз и не два приходилось отражать наскоки крымской конницы. Зато при ночном штурме Бендер, вошедшем в историю своим ожесточением и кровопролитием, он, уже в составе 2-й армии другого «екатерининского орла» – генерал-аншефа, графа Петра Ивановича Панина (1721–1789), снова «на коне»: лично ведет гренадер и мушкетеров в атаку на крепостные валы и стены. В общем, все – по Бонапарту, однажды сказавшему: «Мужество – добродетель без подделки!»
…Кстати, именно после штурма Бендер Михаил Кутузов впервые почувствовал «нерв войны»: он понял, что «чувствует себя в своей тарелке» не на штабных должностях, а в боевой обстановке. Именно здесь он может проявить свои задатки полевого командира: смелость, решимость, находчивость, инициативность, хладнокровие и, наконец, умение повести солдат за собой в атаку! Многие из офицеров-сослуживцев это тоже заметили и взяли себе на заметку, что «Кутуз» пуль и штыка врага не боится, перед ними не кланяется и не пригибается. Именно в румянцевской армии он научился по-настоящему «понимать войну»…
За отличия его производят, минуя чин секунд-майора, в премьер-майоры, а за умелую штабную работу в корпусе генерал-майора П. А. Текли в бою при Попешти близ Бухареста в 1771 г. он по представлению своего корпусного начальника – уже подполковник. Он растет в чинах, «словно на дрожжах», хотя ордена и наградное оружие пока обходят его стороной. А затем служба Кутузова под началом Румянцева внезапно прекратилась и он оказался во 2-й Крымской армии генерал-аншефа, князя Василия Михайловича Долгорукова.
По одной из версий, наиболее распространенной среди исследователей, кто-то из «доброжелателей» «Кутуза» донес Румянцеву, что этот молодчик, умевший удивительно точно копировать мимику, жесты, выговор, походку и повадки сослуживцев под смех товарищей, прекрасно копирует походку и манеры командующего армией, а тот был очень вспыльчив и обидчив. Не сложились у него отношения и с возглавлявшим румянцевский штаб генералом Бауэром. Заступничество отца не помогло.
В то же время по другой версии (не столь экстравагантной!), дело обстояло несколько иначе. Румянцев, устраивая русские войска на зимние квартиры, решил подсобить не столь удачливому «брату по оружию». Он направил к нему своего генерал-квартирмейстера Бауэра, а тот, зная способности весьма толкового офицера-квартирмейстера Кутузова, взял его с собой. Впрочем, этого «взгляда» на крутой поворот в судьбе «Ларивоныча» придерживаются лишь отдельные историки.
…Кстати, это происшествие не только лишило молодого Кутузова орденов, но и стало хорошим уроком: он стал более скрытным, замкнутым, предусмотрительным. В очной беседе с сыном Илларион Матвеевич сумел-таки втолковать своему сыну-проказнику несколько прописных истин: «умей держать язык за зубами», «умей сдерживать порывы своего остроумия», «умей владеть собой» и т. п. Причем проделал он это так искусно, что у его сынули навсегда пропали прежняя веселость и общительность – «сердца людей открыты Кутузову, но его сердце закрыто для них»! Раз и навсегда Михаил Илларионович усвоил урок отца: «подушка, на которой спит полководец, и та не должна знать его мыслей»! Так жизнь вносила свои коррективы в характер будущего многоопытного царедворца, дипломата и… Спасителя Отечества в «грозу 1812 г.». И очень много из его поведения и действий в ходе Отечественной войны 1812 г. следует объяснять именно этим мудрым посылом…