Геноцид карпаторусских москвофилов – замолчанная трагедия ХХ века

Ваврик Василий Романович

Настроение духа повысилось. Пошли воспоминания, как там на Родине в Великдень мать раненько вставала, детей будила, ясные головки чесала, в белые рубашки одевала, приговаривала каждому любо и ласково; как в церкви иконы играли, села, поля и луга приветствовали, как свечи горели и пасхи сияли; как девушки взявшись за руки, кривой танец заводили, старого Коструба хоронили, землю топтали и поганого Зельмана прогоняли. Рассказы лились, как вешние струи. Из всего невысказанного вытекала радость, что в родной стороне иначе солнце всходи, иначе светит, иначе люди живут. Чтобы не осквернять Великдень, никто не осмелился злословить даже на врагов, загнавших тысячу человек в тюрьму. Все же, как ни старались они забыть и

прогнать лихо — горе, не могли поладить с живым сердцем, израненным вражьей рукой и назойливой думой. Ах, эти думы на чужбине, в казематах крепости! Нельзя их удалить из больной головы. Ибо в тюрьме нет зелья, как бы можно горе забыть. Холодный камень не поможет, и думка, как лютая змея, пьет кровь, гложет сердце. Лицо бледнеет, волосы выпадают, и катится слеза за слезою по морщинам и днем и ночью.

Как умно сделал цугефюрер Зельманн, выгнав из всех тюрем людей на большой крепостной вал! Словно муравьи облепили его невольники. С четырех сторон охраняли солдаты с винтовками, чтобы никто не осмелился бежать. Вешней благодатью грело солнце. В воздухе было тепло. Жаворонки звенели в голубой синеве. Любопытные мальчики руками передавали привет. Вдали, на широкой площади, густым роем сновали люди. Это русские военнопленные вышли из своих гнилых бараков.

На крепостном валу закипело, закишело. И задумали русские галичане передать братский привет пленным братьям. Выступили вперед запевалы, и Василий Галушка поднял руку. Вдруг загремела на несколько километров в ширь и в даль песня, какой чешская земля не слыхала:

— Христос воскресе!

Ответом была та же песня, но более могучая, погнувшая долу зеленые хлеба и всколыхнувшая всю округу вокруг Терезинской крепости:

— Христос воскресе!

Понял Зельманн, что случилось. Покраснел, как вареный рак, взбесился как палач и, надув со всей силой изрытые оспой щеки, закричал неистовым голосом:

— Einrucken!

Вот таким образом был отпразднован Великдень на чужбине, в немецкой неволе, в Терезинской крепости, в 1915 году. Несколько дней спустя, опустела крепость. Тысячи галичан благодарили гостеприимных чехов, с общим сочувствием прощались с крепостными валами, могилою праведного Федора Рудко, крестьянина из с. Переволочной Золочевского уезда. Его жена — старушка отправилась со всеми под усиленной охраной в худший немецкий ад, чем был Терезин.

Талергоф

Самым тяжелым ударом по душе Карпатской Руси, был без сомнения, ТАЛЕРГОФ, возникший в первые дни войны 1914 года в песчаной долине у подножия Альп, возле Граца, главного города Стирии. Это был лютейший застенок из всех австрийских тюрем в Гасбургской империи.

Что же это за страшный Талергоф?

В дневниках и записках талергофских невольников имеет точное описание этого австрийского пекла. Участок пустого поля в виде длинного четырехугольника, в пяти километрах от Абтис-сендорфа и железной дороги не годился к пахоте из-за обилия песка, на котором рос только скудный мох. Под сосновым лесом находились большие ангары для самолетов, за лесом стоял синий вал альпийских гор.

На первых порах эту площадь солдаты отделили деревянными кольями и колючей проволокой. Лагерь охраняли солдаты в полном боевом вооружении, которым приказано было расстреливать каждого, кто приблизится к проволоки. Со временем лагерь Талергоф расширился, т. к. массы пленных со всех сторон Прикарпатской Руси стекались на эту территорию.

Первую партию русских галичан пригнали в Талергоф солдаты грацкого полка 4 сентября 1914 года. Штыками и прикладами они уложили народ на сырую землю. Голое поле зашевелилось, как большой муравейник, и от массы людей всякого возраста и сословий не видно было земли.

Вначале в этой массе черного народа бушевала какая-то зловещая тревога; черной тучей лежала на ней беспокойная

тишина, точно после побоища на бранном поле. Затем, когда отошли солдаты первой разъяренной охраны, в гуще народа закишело и заклокотало, будто в бурном потоке ранней весною. Плач и стоны кипели и дрожали от непомерных мук и страстей. Но все телесные муки не могли ровняться с душевной горечью и отчаянием ссыльных по случаю потери родного края, оторвавшихся от родных очагов, разлучившихся с детьми и с родителями. В этом временном, казалось бы мертвом застое, в пропасти жалости и тоски, в рабском виде людей, в гное их существования, в тревоге и слезах таилось что-то грозное.

За Талергофом утвердилось раз и навсегда название немецкой преисподней. И в самом деле, там творились такие события, на какие не была способна людская фантазия, забегающая по ту сторону света в ад грешников.

В апокрифе «Хождение Богородицы по мукам» говорится, что Мария в сопровождении архистратига Михаила посетила ад в западной его стороне и увидела она площадь покрытую черным мраком. В болоте лежали грешники и черви грызли их непрерывно, и страсти, как морские волны хлестали немилосердно. От снов, воплей, рыданий там клокотало, как в раскаленном котле, и в отчаянии причитали обреченные на вечное наказание: — помилуй нас Праведный Судия!

Так же припадали к земле и молились о помощи и справедливости несчастные мученики Талергофа, но просили напрасно. Никто не слышал их стонов, никто не обращал внимания на их мучения, зато все надзиратели, вся служба, каждый немец и не только немец, а кто только захочет, каждый солдат мог издеваться над ними самым диким и жестоким способом. Талергофская котловина дышала, как вулкан, протяжным стоном, глухим сетованием.

До зимы 1915 года в Талергофе не было бараков. Люди лежали на земле под открытым небом в дождь и мороз. Счастливы были те, кто имел над собою полотно, а под собою клок соломы. Скоро стебло стиралось и смешивалось с грязью, пропитанной людским потом и слезами. Эта грязь являлась лучшей почвой и обильной пищей для неисчислимых насекомых. Вши изгрызли тело и перегрызали нательную и верхнюю одежду. Червь размножился чрезвычайно быстро и в чрезвычайных количествах. Величина паразитов, питающихся соками людей, была вопиющая (бесчисленная). Неудивительно поэтому, что немощные не в силах были бороться с ними. Священник Иоанн Мащак под датой 11 декабря 1914 года отметил, что 11 человек просто загрызли вши. Болезни и антисанитария оборачивались на каждом шагу смертью.

В позднюю, холодную осень 1914 года руками русских военнопленных талергофская власть приступила к постройке бараков в земле в виде землянок — куреней и над землею в виде длинных стодол с расчетом, чтобы поместить в них как можно больше народу. Это как раз нужно было кровопийцам, вшам, и палачам.

Вдоль стен в два рядя были сколочены нары, одни над другими. Таким образом, в одном бараке помещалось более 300 человек. На грязных телах разводились миллионы насекомых, которые разносили по всему Талергофу заразные болезни: холеру, брюшной тиф, дифтерию, малярию, расстройства почек, печени, селезенки, мочевого пузыря, поносы, рвоты с кровью, чахотку, грипп и прочие ужасные болезни.

Кроме нечистоты, эпидемии в Талергофе способствовал всеобщий голод. Немцы морили наших людей по рецепту своей прославленной аккуратности и системы, а бросая кое-что, как собакам, ухитрялись, будто ради порядка, бить палками всех, куда попало. Капралы щеголяли своими знаниями, обучали военной дисциплине, выправке, применяли жестокие приемы при долбежке муштры даже стариков, священников и женщин, которые никогда в солдатах не служили. Не спокойным, разумным словом, а бешенным криком, палкою и прикладом водворяли часовые «порядок» так, что часто возвращались многие от выдачи постной воды, конского или собачьего мяса калеками.