Геном Пандоры
Шрифт:
– Ну и отлично, – буркнул Хантер. – А теперь нельзя ли чего-нибудь поесть? Слуги дьявола нам не давали жрать чуть ли не неделю. Какое сегодня число?
Отец Элиэзер неодобрительно нахмурился и воздел руку.
– Там, – он указал на ограду из здоровенных бревен, врытых в землю вокруг селения, – там считают суетные дни, но в руце Господа сегодня и завтра, вчера и позавчера – лишь бессмысленные слова. Мы пребываем в золотом сечении времен…
У Хантера был такой вид, будто он собирается спросить, а понимает ли сам священник, какую чушь несет. Колдун незаметно наступил напарнику на ногу, но перестарался, забыв,
– Мирный труд, воздержание и соблюдение законов, данных нам Господом, – не унимался отец Элиэзер, – избавили нас от напасти, оградили от чумы, поразившей мир.
Поселяне одобрительно закивали. Колдун удивился, как речи преподобного не успели им приесться за долгое время.
Он заметил и кое-что еще. В толпе были дети, но все они выглядели лет на шесть-семь, не младше. Ни одной беременной женщины. Похоже, слова о воздержании не были шуткой.
Пока Колдун предавался наблюдениям, отец Элиэзер продолжал разоряться:
– Но не должны мы забывать и о том, что слуги дьявола хитры. Многие из них бродят по земле, приняв человеческое обличье…
– Не сейчас, – вставил Хантер.
Преподобный, слегка выбитый из колеи, недовольно поинтересовался:
– Что «не сейчас»?
– Не сейчас, говорю, слуги дьявола бродят по земле, приняв человеческое обличье. Сейчас по большей части звериное. Слыхали о такой маленькой неприятности под названием День Химеры?
Колдун снова наступил Хантеру на ногу, но было уже поздно. Священник насупился:
– День Химеры? Так неразумные называют то, что сами накликали на свои головы. Призвали в своем неведении и гордыне. Гнев Господень принимает разные формы, но суть одна – Господь карает отступников и маловерных. Посему я вынужден спросить: крепка ли ваша вера?
– Крепка, – поспешно сообщил Колдун, топчась на левой ступне охотника.
– Хорошо. Но, как я говорил, зло принимает многие формы… Скажите мне, и скажите искренне, как сказали бы перед лицом судии нашего небесного: не лежит ли на вас дьяволова печать? Не замечали ли вы в себе или в товарище своем что-либо необычное, не присущее роду людскому, искажающее облик человеческий, каковой есть отражение Творца?
Колдун не успел удержать Хантера, и тот сказал громко и злобно:
– То есть нет ли у нас копыт и хвоста? Копыт нет. – Тут охотник выдернул свою многострадальную ногу из-под ботинка Колдуна и всем продемонстрировал рваный и грязный рождественский носок. Копыта под носком несомненно не было. – Насчет хвоста – могу спустить штаны и показать, но здесь дамы. Так что если преподобный желает, мы можем пройти вон в тот сарай…
Преподобный залился такой багровой краской, что у Колдуна появились смутные сомнения – а не испытывает ли он и вправду желания уединиться в сарае с охотником? Воздержание – вещь, конечно, достойная…
Негодующе сопя, отец Элиэзер воскликнул:
– Не следует понимать слова мои столь буквально! Не только и не столько о физических пороках я веду речь, сколько об иных отклонениях. Известно, что дьявол одаривает своих слуг многими дарами. Так, могут они заглядывать в мысли людей и говорить как бы ангельскими голосами, неслышимыми никому, кроме тех, кого задумал совратить нечистый…
Колдун быстро взглянул на Хантера. Охотник паскудненько ухмылялся.
– Нет, – громко и отчетливо произнес Хантер. – Мне не известно о таких отклонениях. И я, и мой напарник – стопроцентные люди, пробы некуда ставить. А теперь дайте наконец пожрать!
На ночь их заперли в сарае, принадлежавшем брату Иеремии Апшерону. Колдун так понял, что это вроде карантина. Если отсидят в сарае три дня и никаких дьвольских отклонений не покажут, им разрешат свободно разгуливать по деревне. В ответ на вопрос, а не хотят ли почтенный отец Элиэзер и его паства услышать новости из внешнего мира, преподобный лишь презрительно фыркнул.
– Мир есть дьявол, – повторил он. – Никто здесь не желает слушать о дьяволе.
У Колдуна зародилось подозрение, что заглушка тут появилась неспроста. Если преподобный желал и впредь удерживать свое стадо в святой уверенности, что за пределами деревни беснуется нечистый, прежде всего следовало разорвать связь с внешним миром. В таком случае отец Элиэзер совсем не так прост, как казалось, и на это стоит обратить внимание.
Побеседовать с хозяином дома тоже не удалось. Тот на все обращения Колдуна отвечал молчанием или неопределенным хмыканьем. Впрочем, поесть своим гостям – или пленникам – он все же принес. Две здоровенные миски, наполненные буроватой кашей, каравай кукурузного хлеба и увесистый ломоть ветчины. Колдун уступил голодно рычащему Хантеру половину своей порции и задумался. Вечерело. Сквозь узкое оконце под крышей сарая лился красный закатный свет. В углу свалена была то ли репа, то ли брюква, то ли еще какой-то таинственный овощ. От кучи слабо тянуло гнилью. Что-то там ворочалось, попискивало – и хорошо, если не сами корнеплоды. Один раз невдалеке ударил колокол – наверное, созывал поселян на вечернюю молитву. Оконце налилось синевой, а затем в него заглянула острая маленькая звездочка. За стенкой шуршало, щебетало, скрипело – пробудились ночные насекомые, а может, ботва в огороде вела светскую беседу.
– Жаль, – сказал Хантер, отрываясь от миски и облизывая масляные губы.
– Что «жаль»?
– Жаль, что подружку свою ты с нами не взял. Она бы быстренько прорыла ход наружу.
– Ее бы тут убили.
– А то как же. Непременно убили бы. Не нравятся мне эти святоши. Как бы они и нас не мочканули во славу Господа, единого и всеблагого.
– А я думал, они вам по душе. Вы ведь тоже не любитель… отклонений.
– Не любитель, – охотно согласился Хантер. – Я, пацан, много чего не любитель. Например, не люблю, когда меня засовывают в сарай и снаружи запирают задвижку.
– Я мог бы выбраться в окно, – с сомнением сказал Колдун, разглядывая узкий прямоугольник.
– Давай. А я подсоблю. Надо отсюда валить.
– Надо найти и отключить заглушку.
– А ты умеешь?
– Могу попробовать.
Тут их разговор прервался, потому что снаружи заскреблись. Скрипнула задвижка, и в открывшемся проеме показалась черная фигура. Хантер напружинил руки, готовый бить насмерть. Фигура поднесла палец к губам и, пугливо оглянувшись, снова прикрыла дверь. Затем пришелец прошипел: