Геносказка
Шрифт:
Сын Карла утробно заворчал, словно очнувшись от транса. Он выглядел рассеянным больше, чем обычно, и, кажется, ему понадобилось время, чтоб осознать окружающую обстановку. Возможно, это был удачный момент, чтобы выскочить из автоклава, подумалось Гензелю. Люк располагался немногим выше его головы, не так уж сложно схватиться за край руками, поднять тело и перекатиться через борт…
От этой мысли пришлось отказаться. План был хорош, но Гензель помнил удивительное проворство толстяка. Лучше не рисковать.
«Не давать ему есть. Как можно дольше».
Сын Карла пригладил обгоревшие вихры рыжих волос и потянулся пальцем к крышке автоклава,
— Стой! — крикнул Гензель. — У меня ведь есть и другие сказки. Ты когда-нибудь слышал сказку про принцессу по прозвищу Ослиный Эпидермис?..
Не дожидаясь ответа, Гензель принялся рассказывать. Сказка про принцессу понравилась сыну Карла не меньше, чем сказка про фиалки и геномагов. Он слушал зачарованно, посасывая палец и внимательно глядя на рассказчика. Гензель еще никогда не видел, чтобы подобные истории, неприхотливые и способные обычно заинтересовать лишь городскую детвору, производили такое впечатление. Пожалуй, он мог это объяснить.
Куцый рассудок толстяка был подобен его телу. Но если тело, потребляя в огромных количествах сахар, лишь жирело, рассудку однообразная пища уже порядочно надоела. У него не было иных развлечений, кроме постоянной охоты. Люди, которых он ловил, не разговаривали с ним и не рассказывали историй. Они просто превращались в булькающую массу, которую он с удовольствием вливал в себя.
Гензель рассказал ему историю про Ослиный Эпидермис. И еще одну, про трех свиноподобных мулов, которые решили построить себе надежные убежища от волка. Потом пришел черед жутковатой сказки «Короброк», повествующей о кровожадном существе, произведенном на свет четой пожилых геномагов. Катаясь по лесу, оно пожирало всех встреченных зверей и под конец едва не погубило своих создателей. Сказка эта была не по-детски богата на детали, но и ее сын Карла проглотил не поморщившись.
Закончив одну сказку, Гензель тут же, почти без паузы, переходил к следующей. Таким образом ему удавалось удерживать толстяка в состоянии перманентного транса. Из этого состояния сын Карла быстро выходил, едва услышав «вот и сказке конец», и рука его тут же начинала движение к крышке автоклава.
Сказки следовали друг за другом без перерыва. Гензель рассказывал про оловянного мехоса, взявшего в заложницы балерину и сгоревшего в ярком пламени. Про мальчишку, похищенного стаей генномодифицированных гусей. Он не испытывал недостатка в материале. Кое-что он помнил еще с детских времен — ребятня Шлараффенланда обожала подобные истории и знала их во множестве. Да и жизнь в обществе практикующей геноведьмы оказалась богата на материал.
Гензель говорил несколько часов подряд, почти без перерыва. Он вытаскивал из памяти все новые и новые истории. Грустные, веселые, жуткие и загадочные. В этих историях жили заколдованные принцы, сказочные животные, геномаги во всех своих ипостасях, жадные короли и находчивые квартероны. Во рту пересохло, язык едва ворочался, но Гензель знал, что не может замолчать. Потому что первым же звуком, который он услышит, стоит сказке прерваться, будет щелчок крышки над его головой.
Утешаться он мог лишь тем, что не только ему одному это дается нелегко. Сын Карла, внимавший ему подобно зачарованной музыкой змее, тоже выглядел неважно. Гензель обратил внимание, что с каждой минутой толстяк выглядит все хуже. По обожженному лицу градом катился мутный пот, огромное тело дрожало, с трудом сохраняя равновесие. Словно сказки Гензеля мало-помалу вытягивали из этого существа силы. Это было необъяснимо, но
«Удивительно, — подумал Гензель в миг короткого перерыва. Никогда бы не подумал, что обычные слова могут влиять подобным образом на живую материю. Наверно, Гретель могла бы это объяснить…»
Гретель он даже не видел. Когда сидишь в огромном автоклаве, весь мир представляет собой лишь круг света над головой. Но Гензель знал, что сестра слышит каждое его слово. Она неспроста велела ему тянуть время.
Сын Карла уже пошатывался, как пьяный. Лицо его побелело, из широко распахнутого рта вывалился розовый язык. Не в силах прервать очередную сказку Гензеля, он мотал из стороны в сторону головой, утробно бормотал, и казалось, что он вот-вот лишится чувств. Если это случится…
«Грохота будет столько, что услышат во всем городе. — подумал Гензель со злорадством, которое, впрочем, быстро сменилось беспокойством. — Одна беда — эта туша может рухнуть прямиком на автоклав. И захлопнуть его вместе со мной. Что толку тогда от этой победы, если мы с Гретель все равно окажемся заперты? Я умру здесь от удушья, а она в своей клетке, от истощения. Незавидная судьба».
Это означало, что ему надо выбраться из автоклава до того, как сын Карла потеряет контроль над своим тучным телом. С учетом того, как немигающие глаза сына Карла уставились в пространство, в распоряжении у Гензеля оставалось не так уж много времени.
— …Ну и говорит хитрый крестьянин медведю — выбирай, что тебе достанется от синтезированного препарата: осадок или жидкость…
Сын Карла гулко сглотнул. Взгляд его, плавающий, расфокусированный, вдруг сосредоточился на Гензеле. Так, что тот тут же осекся.
— В-в-ввренье… — прогудел сын Карла. — С-с-ссладкое… Сс-с-схрняйте сс-с-с-спокойствие…
Он выглядел измотанным и слабым, как мышь, которую надолго заперли в лабораторной центрифуге, но он все еще был достаточно силен, чтобы оставаться серьезным противником. И достаточно проворен. Судя по всему, голод в конце концов взял верх над прочими чувствами. Сказки оказались недостаточно калорийной заменой варенью.
Гензель схватился за края автоклава, подтянулся и прыгнул, едва не вывернув рук из суставов. Звон металла за его спиной возвестил о том, что сын Карла, хоть и потерял немного в реакции, все еще обладает отменной силой. Автоклав упал набок, застонали гнущиеся трубы. Если бы удар пришелся в цель, отстраненно отметил Гензель, он сам мгновенно превратился бы в варенье. Которое, правда, пришлось бы отскребать от пола.
Гензель бросился бежать, перебираясь через россыпи хлама, скопившиеся в доме на крыше. Несколько раз он чуть не упал — ноги, надолго лишенные нормального кровоснабжения, были слабы и непослушны, к тому же от восьмидневного поста то и дело изнутри накатывала слабость. Такая, что перед глазами вдруг начинали вращаться звенящие звезды…
Гензель прыгнул в сторону, проскользнул под очередной трубой, перекатился. Где-то за спиной, тяжело дыша, грохотал ногами сын Карла. Все препятствия на своем пути он сносил, в стороны разлеталась искалеченная мебель, пустые баллоны, куски клеток. Это было похоже на бегство от обезумевшего паровоза. Или от сваезабойного механизма.
Гензель замешкался и едва успел пригнуться — над головой прогудел кулак, весивший в два раза больше, чем он сам. Сантиметром ниже — этот кулак снес бы ему голову прямо на ходу. Радоваться своему везению не было времени — Гензель отскочил в сторону и бросился бежать.