Генрих Гейне и мы

Анненский Иннокентий Федорович

Челом уходил он в небесную высь,А руки воздетые он простиралНад сушей и морем;Сердцем в груди его былоПламенно-яркое солнце.Озаряя и грея,Струило лучи благодати оноИ кроткий, любящий свет свойПо суше и морю,Колокольные звуки тянулись торжественноВзад и вперед, тянули, как лебеди,На вязях из роз, скользивший корабль,Играя, тянули его к зеленевшему берегу. [21] (Пер. М. В. Прахова)

21

Челом уходил он в небесную высь… — В приведенном отрывке из стихотворения

«Мир» пропущена 6-я строка сверху: «Пламенно яркое сердце».

Ирония Гейне в религиозной области, конечно, не вполне совпадает с нашей: она гораздо острее и безнадежнее. Но что сближало отношение Гейне к положительной стороне религии с тем, которое отличает русскую интеллигенцию, — так это боязнь, чтобы религиозное чувство не профанировалось привычкой, деспотизмом, тупостью или бессердечием. При более глубоком анализе открывается различие: для Гейне религия оправдывается красотой пафоса или иллюзиею, для русской души — самоограничением и подвигом.

Но что более всего делает Гейне русским, так это, конечно, его отношение к родине. Вообще, любовь Гейне я бы скорее всего назвал дикою. В ней всегда было что-то безоглядное, почти безумное, как и в самой натуре поэта, несмотря на весь ее эстетизм или, может быть, именно в силу преобладания в ней эстетического начала. Представьте себе человека, который только что грозил остричь когти проклятой птице, если она попадет когда-нибудь в его руки, и какой птице? [22] И вдруг он же, со слезами умиления, целует руку богатого кузена при одной только мысли, что этот еврей не оставит своими милостями его Матильду, [23] когда не станет в живых ее поденщика. Любовь Гейне к родине не могла бы уложиться ни в какие рамки. Это не

22

Представьте себе человека…и какой птице? — См. поэму «Германия. Зимняя сказка» (гл. 3, т. 6, с. 371).

23

…целует руку богатого кузена… его Матильду… — Факт биографии Гейне. Грузен-Карл Гейне, гамбургский банкир. Матильда — жена Генриха Гейне.

Дрожащие огни печальных деревень

из лермонтовской «Родины».

Но все же русское сердце отлично поймет Гейне!

Для Гейне любовь к родине была не любовью даже, а тоской, физической потребностью, нет, этого мало: она была для него острой и жгучей болью, которую человек выдает только сквозь слезы и сердится при этом на себя за малодушие.

Прощай, мой кипучий французский народ,Прощайте, веселые братья!Дурацкой тоскою от вас я гоним,Но скоро вернусь к вам опять я. Что делать? Представьте — душа у меняБолит от томительной грустиПо запаху торфа родимой земли,По репе и кислой капусте,По черному хлебу, по вони сигар,Ночной охранительной страже,Блондиночкам-дочкам пасторских семейств,Гофратам и грубости даже,По матери тоже — открыто скажуТомлюсь я глубокой тоскою;Тринадцать уж лет я не виделся с ней,Старушкой моей дорогою. Прощай и жена моя милая! ТыНе можешь понять мою муку:Тебя я целую так крепко, но все жРешаюсь на эту разлуку.Мучительной жаждой уносит меняОт счастья, сладчайшего в жизни.Ах, я задохнусь, коль не дать подышатьМне воздухом в милой отчизне,До спазмов доводит волненье, тоска,Растя все сильнее, сильнее…Дрожат мои ноги от жажды попратьНемецкую землю скорее. [24] (Пер. П. И. Вейнберга)

24

Прощай, мой кипучий французский народ… — отрывок из стихотворения «Прощание с Парижем», составляющего вступление к «Германии»; найдено в посмертных стихах Гейне. В русском переводе впервые: т. 6, с. 430–431.

Здесь не место распространяться о своеобразностях русифицирования Гейне в наших переводах. Лучшие из этих переводов, хотя бы того же Михайлова, при всей их несравненной задушевности, делают Гейне немножко плаксивым, а его стих однообразно певучим, как ланнеровский вальс, [25] долетающий к нам через толстую каменную

стену. В переводах Ал. Толстого немецкий поэт точно любуется собою, а у Майкова, наоборот, он становится сух и грозен. Но все это, в сущности, мелочи. Кто из нас может сказать, что он никогда не переживал хотя бы нескольких страниц из Гейне, и при этом вовсе не темпераментом, не в смысле юношеских разочарований, а как-то глубже, идейнее; нет, даже не идейнее, а полнее, целостней, душевнее. Нападки на Гейне нам, русским, или тяжелы или непонятны; к тому же в них часто чувствуется пессимистическое веяние антисемитизма.

25

…ланнеровский вальс… — Вальсы венского композитора Лайнера (1801–1843) пользовались большой популярностью в годы, предшествовавшие появлению вальсов И. Штрауса.

Сделать беглую характеристику Гейне или хотя бы одной его стихотворной поэзии крайне затруднительно. Пусть стихов у Гейне наберется втрое меньше, чем прозы, так как ведь проходили десятки лет, в течение которых мог он не придумать ни одной рифмы, — но в результате он все же дал в своих стихах безмерно и, главное, разнообразно много. Просто глаза разбегаются! Займешься одним, набегает другое…

Возьмите одно «Лирическое интермеццо»: сколько здесь этих безыменных, маленьких, но таких законченных пьес — перлов, сжавших в один миг, в один вздох целую гамму ощущений, в падающей капле — отразивших целый душевный мир. К сожалению, именно в этой области «великих мук, вмещенных в малые песни», наши переводы чаще всего неудовлетворительны, и мне приходится их оставить, не цитируя вовсе. В самом деле, ведь нет ничего легче, как, обесцветив юмористическую рифму, не заметив аллитерации, затушевав символический нюанс, придать характер общего места самому трепетному лиризму. Для тех, кто не может прочитать в подлиннике:

Aus meinen groasen Schmerzen [26]

или

Philister in Sonntagsrocklein [27]

— лучше будет не читать их вовсе.

Самая буквальность русских переводов подчеркивает их безнадежную неверность.

Вот в качестве примеров гейневской лирики два перевода, очень далекие от совершенства, но по крайней мере подходящие к той музыке, которая для них существует:

26

Aus meinen grossen Schmerzen — Из моей великой скорби (нем.). — B переводе П. И. Вейнберга «Из великих страданий слагаю…» («Лирическое интермеццо»).

27

Philister in Sonntagsrocklein — Филистеры в воскресном платье (нем.).– в переводе Вейнберга — «Филистеры, в праздничных платьях…» («Лирическое интермеццо»).

* * *

Мне снилась царевна в затишье лесном,Безмолвная ночь расстилалась;И влажным, и бледным царевна лицомТак нежно ко мне прижималась.— Пускай не боится твой старый отец:О троне его не мечтаю,Не нужен мне царский алмазный венец;Тебя я люблю и желаю.— Твоей мне не быть: я бессильная тень,С тоской мне она говорила,Для ласки минутной, лишь скроется день,Меня выпускает могила. [28]

28

Мне снилась царевна в затишье лесном… — перевод стихотворения «Mir traumte von einem Konigskind» («Книга песен»), сделанный Анненским. Впервые: Тп. СПб., 1904.

Двойник

Ночь, и давно спит закоулок:Вот ее дом — никаких перемен,Только жилицы не стало, и гулокШаг безответный меж каменных стен.Тише… Там тень… руки ломает,С неба безумных не сводит очей…Месяц подкрался и маску снимает.«Это — не я: ты лжешь, чародей!»Бледный товарищ, зачем обезьянить?Или со мной и тогда заодноСердце себе приходил ты тиранитьЛунною ночью под это окно? [29]

29

«Двойник» — перевод стихотворения «Still ist die Nacht, es ruhen die Lessen» («Книга песен»), сделанный Анненским. Впервые: Тп. СПб., 1904.