Генрих IV

Пиранделло Луиджи

Белькреди. Позволь! Что такое ты говоришь?

Синьора Матильда. Кто мог бы… хотя бы подумать об этом! Раз случилось такое несчастье!

Генрих Четвертый. Но ведь меня и раньше все называли сумасшедшим! (К Белькреди.)И ты это знаешь! Ты, больше всех нападавший на тех, кто пытался защищать меня!

Белькреди. Это было так, для шутки!

Генрих Четвертый. Посмотри на мои волосы! (Показывает ему волосы на затылке.)

Белькреди. Но и у меня они седые!

Генрих Четвертый. Да, но с той разницей, что они у меня поседели здесь, пока я был Генрихом Четвертым! И я этого не замечал! Я заметил это только в тот день, когда внезапно открыл глаза и ужаснулся, ибо тотчас же понял, что не только волосы, но и все во мне поседело, все разрушилось, все для меня кончилось, что я приду голодный, как волк, на пир, когда все уже убрано со стола.

Белькреди. Да, но другие, прости…

Генрих Четвертый (быстро).Я знаю. Они не могли ждать,

пока я выздоровлю, даже тот, кто сзади уколол до крови мою разукрашенную лошадь…

Ди Нолли (взволнованно).Что? Что?

Генрих Четвертый. Да, предатель заставил лошадь встать на дыбы и сбросить меня!

Синьора Матильда (быстро, с ужасом).Но я-то это в первый раз слышу!..

Генрих Четвертый. Может быть, и это было шуткой?

Синьора Матильда. Кто это был? Кто ехал за нашей парой?

Генрих Четвертый. Не все ли равно, кто? Все те, кто продолжал пировать, а теперь, маркиза, предлагают мне остатки скудной и дряблой жалости или обглоданную кость угрызений совести на грязном блюде. Благодарю! (Резко оборачивается к доктору.)– И тогда, доктор, – вы видите, как интересен этот случай для истории психиатрии! – я предпочел остаться сумасшедшим, найдя здесь все готовым и приспособленным для наслаждений особого рода: пережить в просветленном сознании свое безумие и этим отомстить грубому камню, разбившему мне голову! Одиночество – такое, как это, – показавшееся мне убогим и пустым, когда я открыл глаза, наполнилось для меня сразу же всей красочностью и великолепием того далекого маскарада, когда вы, маркиза (смотрит на синьору Матильду и показывает ей на Фриду),блистали так, как сейчас блистает она, – и я заставил всех тех, кто посещал меня, продолжать – черт возьми, по моей уже прихоти! – этот давнишний знаменитый маскарад, который был не для меня, а для вас забавой одного дня! Сделать так, чтоб он стал навсегда уже не забавой, а реальностью, реальностью подлинного сумасшествия; все здесь – маскированные: и тронный зал, и эти мои советники – тайные советники и, понятно, предатели! (Внезапно обращается к ним.)Хотел бы я знать, что вы выиграли, разгласив, что я выздоровел! – Если я выздоровел, вы здесь больше не нужны и будете уволены! Довериться кому-нибудь, вот это – действительно сумасшествие! – Ну, а теперь я вас буду обвинять, моя очередь! – Знаете? Они собирались тоже посмеяться вместе со мной над вами. (Разражается смехом.)

Смеются, но тревожно, и другие, кроме синьоры Матильды.

Белькреди (к ди Нолли).Слышишь?… Неплохо…

Ди Нолли (к четырем юношам).Вы?

Генрих Четвертый. Надо простить их! Это (дергает свое платье),это для меня – карикатура, явная и добровольная, на тот, другой маскарад, непрерывный, ежедневный, в котором мы, шуты (показывает на Белькреди),невольно маскируемся в то, чем мы кажемся, – и потому простите им их маски, ибо они еще не понимают, что это и есть их лица. (Снова к Белькреди.)Знаешь ли, ужасно легко к этому привыкаешь и прогуливаешься вот так, как ни в чем не бывало, в виде трагического персонажа (прохаживается)по залу вроде этого! – Послушайте, доктор! Я видел, как один священник – наверно, ирландец, очень красивый, – спал на солнце в ноябрьский день, опершись рукой о спинку скамьи в публичном саду, утонув в золотистом блаженстве тепла, которое было для него почти летним. Вы можете быть уверены, что в это мгновение он не помнил ни того, что он священник, ни того, где он находится. Он грезил! Кто знает, о чем он грезил! Подошел какой-то мальчишка, вырвал с корнем цветок и на ходу пощекотал ему шею. Я увидел, как священник открыл смеющиеся глаза, и его губы блаженно улыбались этому сну – он был в забытьи; но почти в то же мгновение он принял снова свой суровый вид священника и в глазах его снова появилась та же серьезность, какую вы видели в моих; потому что ирландские священники защищают серьезность своей католической веры с таким же рвением, с каким я защищал священные права наследственной монархии. – Я выздоровел, господа, потому что прекрасно умею изображать сумасшедшего и делаю это спокойно! Тем хуже для вас, если вы с таким волнением переживаете свое сумасшествие, не сознавая, не видя его.

Белькреди. Полюбуйтесь, он теперь пришел к выводу, что сумасшедшие – это мы!

Генрих Четвертый (с порывом, который он пытается сдержать).А если бы вы не были сумасшедшими, ты, да и она тоже (показывает на маркизу),разве вы бы явились ко мне?

Белькреди. Сказать по правде, я приехал в уверенности, что сумасшедший – это ты.

Генрих Четвертый (быстро, резко указывает на маркизу).А она?

Белькреди. Она? Не знаю… Видишь, она совсем зачарована тем, что ты говоришь… увлечена твоим «сознательным» сумасшествием! (Синьоре Матильде.)Уверяю вас, что в этом платье, маркиза, вы вполне можете здесь поселиться…

Синьора Матильда. Вы – наглец!

Генрих Четвертый (быстро, желая

успокоить ее).Не обращайте на него внимания! Он продолжает выводить других из себя, хотя доктор и просил его этого не делать. (К Белькреди.)Почему меня должно волновать то, что произошло между нами? Роль, которую ты играл в моих былых неудачах (показывает на маркизу и затем обращается к ней, показывая на Белькреди),роль, которую он теперь исполняет при вас? – Моя жизнь не в этом. Она не ваша! В той вашей жизни, в которой вы состарились, я не участвовал. (Синьоре Матильде.)Вы хотели мне это сказать, показать это, пожертвовав собой, одевшись по указанию доктора? О, это было отлично выполнено, – я уже вам сказал, доктор: «Вот какими мы были тогда и какими стали теперь!» Но я, доктор, не тот сумасшедший, какого вам надо! Я отлично понимаю, что он (указывая на ди Нолли)не может быть мной, потому что Генрих Четвертый – это я, я, вот уже двадцать лет! Я застыл з этой вечной маске! Она их прожила, эти двадцать лет (указывая на маркизу),она насладилась ими, чтобы стать вот такой – мне незнакомой, потому что я знаю ее в таком виде… (указывает на Фриду и подходит к ней)и для меня она навсегда такая… Вы все кажетесь мне детьми, которых я пугаю. (Фриде.)А ты и вправду перепугалась, девочка, от той шутки, которую они заставили тебя разыграть, не понимая, что для меня это не может быть шуткой, как им хотелось, а только грозным чудом, ибо моя мечта ожила в тебе ярче, чем когда-либо! Здесь было изображение – они сделали из него живое существо, и ты – моя! Моя! По праву моя! (Обнимает ее, смеясь, как сумасшедший, в то время как остальные испуганно кричат; но, когда они подбегают, чтобы вырвать Фриду из его объятий, он становится страшным и кричит своим четырем юношам.)Задержите их, я приказываю вам задержать их!

Юноши в смятении, точно ослепленные, автоматически пытаются удержать ди Нолли, доктора, Белькреди.

Белькреди (тотчас же освобождается и бросается на Генриха Четвертого).Оставь ее! Оставь! Ты не сумасшедший!

Генрих Четвертый (молниеносно выхватывая шпагу у Ландольфо, стоящего рядом с ним).Я не сумасшедший? Вот тебе! (Ранит его в живот.)

Раздается крик ужаса. Все бросаются, чтобы поддержать Белькреди, восклицая в смятении.

Ди Нолли. Он тебя ранил?…

Бертольдо. Ранил! Ранил!

Доктор. Я говорил вам!

Фрида. О боже!

Ди Нолли. Фрида, сюда!

Синьора Матильда. Он сумасшедший! Он сумасшедший!

Ди Нолли. Держите его!

Белькреди (в то время как его выносят через левую дверь, кричит в бешенстве).Нет! Ты не сумасшедший! Он не сумасшедший! Не сумасшедший!

Все выходят через дверь слева с криками, продолжающими раздаваться из-за сцены, пока не доносится, заглушая все голоса, вопль синьоры Матильды, за которым следует молчание.

Генрих Четвертый (оставшийся на сцене около Ландольфо, Ариальдо и Ордульфо, с широко раскрытыми глазами, потрясенный жизнью своей собственной выдумки, заставившей его сейчас совершить преступление).Теперь – да… Уже неизбежно… (Зовет юношей к себе, точно желая защититься.)Мы останемся здесь вместе, вместе… и навсегда!

Занавес

Послесловие

«Маски» и «лица» персонажей Пиранделло

Луиджи Пиранделло (1867–1936) была присуждена Нобелевская премия по литературе в 1934 г. за драматургию и прозу. Выступив новатором в жанре новеллы и романа, писатель наибольших успехов добился в области театрального искусства. Он стал создателем в Италии в начале XX в. новой философской драмы. Но путь к этому был долгим.

«Я вышел из хаоса», «Я сын хаоса», – любил повторять Пиранделло. В год, когда он родился на Сицилии, там разразилась эпидемия холеры и семья будущего писателя укрылась от нее в небольшом загородном доме в окрестностях Агридженто. Место это называлось «Хаос». «Итак, я сын хаоса, – вспоминал Пиранделло, – и не аллегорически, а в самом прямом смысле, потому что я родился за городом, в том месте, которое находится возле густого леса и обитателями Джирдженти [2] на местном наречии называется «Хаос». Однако, называя себя «сыном хаоса», Пиранделло подразумевал и нечто большее – состояние Сицилии и всей Италии, недавно вышедшей из кровопролитной национально-освободительной борьбы (Рисорджименто), в которой участвовал и его отец. Отдельные области Италии, находившиеся прежде под властью итальянских или иностранных правителей, превратились в единое государство. Однако их население продолжало придерживаться старинных обычаев и традиций, заботиться о местных нуждах и говорить на своих диалектах. Это тоже был хаос, из которого еще только предстояло создать единую Италию.

2

В 1927 г. было восстановлено старинное название города Агридженто (от древнегреческого Акрагант).