Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса
Шрифт:
Лепет Марии затих. Она остолбенела в немом благоговении. Как и следовало ожидать, ее поразил магический, волшебный свет, озарявший центральный неф.
Я взял ее за руку и не почувствовал сопротивления. Личико Марии выражало понимание, восторг и смирение. Мы преклонили колени перед молчаливым небесным воинством и алтарем. Я думал, что девочка быстро начнет ерзать и капризничать, стремясь на свободу. Но она словно застыла, сложив перед собой ручонки. Мы с дочерью вместе помолились о здоровье Екатерины, благополучном разрешении от бремени и ниспослании наследника. Потом
Я ожидал, что найду Марию спящей перед молитвенной скамеечкой или тихо играющей в одиночестве. Но девочка в молитвенной позе стояла на древних камнях перед святой Анной. Взор распахнутых детских глаз застыл на священной статуе.
Екатерина не покидала своих покоев. По срокам она должна была вот-вот родить, что само по себе являлось добрым знаком. Ведь из восьми былых беременностей пять закончились выкидышем. На сей раз не возникало осложнений со здоровьем – королеву не мучили сердцебиения, водянка, у нее не отекали руки и ноги. Между нами не случалось ссор и разногласий. После смерти Фердинанда жена всецело принадлежала мне и в глубине души радовалась этому. Или так мне казалось.
Роды начались точно по предсказанию врачей. Стоял чудесный июньский день, очень похожий на тот (как говорили), когда я сам появился на свет. Все шло своим чередом, и регулярные доклады придворных лекарей вселяли в меня радужные надежды. «Королева хорошо переносит схватки… Вот они участились… Ее величество чувствует, что час приближается…»
Потом наступило затишье. Никто больше не выходил из дверей родильных покоев. Не кричала роженица, не было слышно плача младенца. Наступила пора странного безвременья. Летний день клонился к закату. Зашло солнце, сгустились сумерки, окутав реку и дворцовые земли серо-голубой дымкой.
И вдруг из-за дверей донесся пронзительный вопль. Голос Екатерины.
Но опять никто не вышел ко мне, никто не открыл дверей. Я решил, что вопреки всем запретам должен увидеть жену. Взявшись за дверную ручку, я с удивлением обнаружил, что запоры сняты. Я влетел внутрь.
Линакр ждал моего появления. По его лицу я ничего не понял. Его выражение было столь же невнятным и пасмурным, как слежавшийся февральский снег.
Я испытал облегчение. Значит, Екатерина жива; ведь при ином исходе он вряд ли хранил бы озадаченное молчание.
– Ваше величество, – лекарь сделал приглашающий жест, – королева ждет вас.
Я последовал за ним по анфиладе залов (полностью занавешенных, дабы избежать проникновения вредоносных струй воздуха, и поэтому темных и душных) в самый последний и самый сумрачный из всех: родильную комнату.
Екатерина возлежала на огромной кровати, которую окружали слуги. Они умывали и причесывали страдалицу. Вокруг еще суетились врачи, гремя инструментами, убирая
– Генрих, – еле слышно промолвила Екатерина и подозвала меня жестом.
Приблизившись, я взял ее за руку. Она была такой вялой, влажной и горячей, что мне показалось, будто я держу выжатую банную мочалку.
– Что случилось?
Я должен был узнать правду. Что бы ни произошло. Екатерина жива – уж в этом-то я, по крайней мере, убедился.
– Мертв.
Одного слова хватило. Этим было сказано все.
– Сын?
– Дочь, – выдавила она, судорожно дернув головой.
Что ж, ничего особо трагичного, никакого ошеломительного предзнаменования.
– Я опечален.
Из моей груди вырвался вздох облегчения. Воля небес пока еще не казалась мне непререкаемой. А я страшился ужасного знамения…
– Можно мне увидеть ее?
Екатерина пыталась остановить меня, но я, не заметив вялого движения ее руки, обернулся и увидел у подножия кровати маленький сверток. Там лежал мертвый младенец, его лицо было прикрыто…
Осторожно я откинул покрывало, чтобы хоть раз увидеть это личико, запечатлеть его в памяти, прежде чем навеки предать несчастное дитя земле.
Но моим глазам явилась чудовищная маска, в которой не было ничего человеческого. Одного глаза не хватало, вместо носа зиял здоровенный провал, а под ним выпячивались толстые, похожие на грибы губы. Рот был полон зубов.
– Господи Иисусе!
Я отшатнулся. Слабые пальцы Екатерины ухватились за мою руку. Так вот почему она так страшно закричала, когда ей показали новорожденного.
– Кого же вы произвели на свет?
Мне стыдно за вырвавшиеся у меня тогда слова, ведь не думал же я, что она виновата в сотворении такого монстра.
Королева закрыла глаза.
– Я не хотела… не знала, кого мне довелось носить.
– Я понимаю. Простите меня.
Мне вспомнилось, с какой любовью мы смотрели на ее растущий живот… не догадываясь, какой безобразный плод развивается внутри.
– Я ляпнул глупость, видно, ополоумел от горя, – прибавил я, вновь глянув на трупик. – Хвала Господу, что вы освободились от… него. Хорошо, что он родился мертвым.
Его необходимо захоронить где-нибудь подальше от освященной земли. В глубокой могиле, дабы он разложился там и никто его больше не увидел.
Я поманил к себе Уильяма Баттса, молодого ученика Линакра.
– Пошлите за священником.
Мне хотелось, чтобы именно человек, облеченный саном, забрал этого уродца. Баттс кивнул и наклонился с намерением взять мертвого младенца.
– Остановитесь! – вскричал я. – Не дотрагивайтесь до него!
Пусть он лежит в изножье кровати, покрывала потом надо будет сжечь. А нам с Екатериной вместо участия в обряде крещения придется пройти обряд очищения и благословения.
Пришедший священник пробубнил что-то, боязливо прикоснулся к свертку и положил его в мешок. Надеюсь, святому отцу известно, что делают в таких случаях. Я не осмелился приказывать; а также не желал знать, где похоронят урода.