Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 4
Шрифт:
— Да и зачем тут столько наших хоругвей стоит, когда для Тыкоцина и половины хватило бы? — молвил Заглоба. — Заупрямился пан Сапега, вот и все. Не хочет он меня слушать, хочет показать, что и без моих советов обойдется, а вы сами видите, что когда столько народу осаждает одну крепостишку, они только мешают друг дружке, всем-то места нету, чтобы к ней приступиться.
— Боевой опыт говорит твоими устами, — подхватил пан Станислав. — Тут уж ничего не скажешь.
— А что? Есть у меня голова на плечах?
— Есть, дядя! —
— Но у пана воеводы тоже есть голова на плечах, — возразил Ян Скшетуский, — и столько хоругвей стоит тут потому, что опасаются, как бы князь Богуслав не пришел на помощь брату.
— Так опустошить тогда курфюрсту Пруссию! — сказал Заглоба. — Послать парочку легких хоругвей да охотников кликнуть из черного люда. Я бы первый пошел попробовать прусского пива.
— Не годится пиво зимой, разве что гретое, — заметил пан Михал.
— Так вина дайте, а нет, так горелки иль меду, — потребовал Заглоба.
Другие тоже изъявили желание выпить; арендатор из Вонсоши занялся этим делом, и вскоре несколько сулеек стояло уже на столе. Возвеселились сердцем рыцари при виде их и стали себе попивать, то и дело поднимая заздравные чары.
— Выпьем же немчуре на погибель, чтобы нам тут больше хлеба не жрала! — сказал Заглоба. — Пусть себе шишки в Швеции жрет!
— За здоровье их величеств короля и королевы! — провозгласили Скшетуские.
— И тех, кто остался верен им! — прибавил Володыёвский.
— А теперь за наше здравие!
— За здравие дяди! — рявкнул пан Рох.
— Спасибо! Да залпом пей до дна. Не совсем еще постарел Заглоба! Друзья мои, вот бы выкурить поскорей из норы этого барсука да двинуться под Ченстохову!
— Под Ченстохову! — рявкнул Рох. — На помощь пресвятой деве!
— Под Ченстохову! — закричали все.
— Ясногорские сокровища защищать от этих нехристей! — подхватил Редзян.
— От этих бесстыдников, что только для отвода глаз притворяются, будто в Иисуса веруют, а на самом деле, как я уж говорил, на луну, как собаки, воют, и вся ихняя вера в том только и состоит.
— И они покушаются на ясногорские богатства!
— Ты в самую точку попал, когда об ихней вере говорил, — обратился к Заглобе Володыёвский. — Я сам слыхал, как они на луну выли. Потом толковали, будто это ихние псалмы лютеранские; но одно верно, что такие псалмы и собаки поют.
— Как же это? — спросил пан Рох. — Неужто они сплошь собачьи дети?
— Сплошь! — с глубоким убеждением подтвердил Заглоба.
— И король у них не лучше?
— Король хуже всех. Он с умыслом поднял эту войну, чтобы в костелах вволю надругаться над истинной верой.
Встал тут пан Рох, — а был он уже под хмельком, — и говорит:
— Раз так, то не будь я Рох Ковальский, коль в первой же битве не брошусь
С этими словами он сжал кулак и хотел грохнуть им по столу. Перебил бы он и чары и сулейки, да и стол бы расколол, когда бы Заглоба не схватил его поспешно за руку и не сказал ему следующие слова:
— Садись, Рох, и успокойся! И знай, что не тогда мы тебя дураком посчитаем, когда ты этого не сделаешь, а только тогда дураком считать перестанем, когда ты это сделаешь. Невдомек вот только мне, как ты бросишься на короля с копьем, коль не служишь в гусарах?
— Так я стремянных и слуг раздобуду и впишусь в хоругвь к князю Полубинскому. Мне и отец в этом поможет.
— Отец Рох?
— Ну а как же!
— Так пусть он прежде тебе поможет, а покуда не бей стекло, не то я первый голову за это тебе разобью. Об чем, бишь, мы толковали? Да! Об Ченстохове. Luctus [54] меня сгложет, коль мы вовремя не придем на помощь святыне. Luctus меня сгложет, говорю я вам! А все этот изменник Радзивилл да пан Сапега со своими пустыми разговорами.
— Ты, милостивый пан, про воеводу такого не говори! Достойный это человек! — прервал его маленький рыцарь.
54
Печаль, скорбь (лат.).
— Зачем же он тогда двумя сетями прикрыл Радзивилла, когда и одной бы хватило? Чуть не десять тысяч самой отборной конницы и пехоты стоит под этой конурой. Скоро уж то всей околице сажу вылижут в трубах, ведь что было в печах, уж съели.
— Нам рассуждать не положено, мы должны выполнять приказы.
— Тебе, пан Михал, не положено, а мне положено, потому меня половина прежнего радзивилловского войска полководцем выбрала, и я бы уж за десятую околицу выгнал Карла Густава, когда б не несчастная моя скромность, что велела мне вложить булаву в руки пану Сапеге. Довольно уж он тут промешкал, пусть теперь смотрит в оба, а то как бы не отобрал я назад, что дал ему
— Напился ты, вот и стал храбёр! — сказал Володыёвский.
— Ты так думаешь? Ну что ж, посмотрим! Я еще сегодня пойду по хоругвям и кликну клич: кто со мной под Ченстохову хочет, чем локти да коленки об тыкоцинскую известку вытирать, за мной! Кто выбрал меня полководцем, кто дал мне в руки власть, кто верит, что все, что я ни сделаю, послужит на пользу отечеству и вере, становись рядом со мной! Хорошее дело изменников карать, но стократ прекрасно пресвятую деву спасти, матерь нашу и державы нашей покровительницу от гнета избавить, вызволить из еретического ярма.