Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 5
Шрифт:
Он то и дело взглядывал на опущенные долу глаза ее, на румяные щечки, на округлую грудь, и так любо ему было видеть все это, что он даже фыркал от удовольствия и все сильнее высекал искры подковками, все сильней на поворотах прижимал ее к широкой своей груди, и хохотал раскатисто от избытка чувств, и кипел, и влюблялся все сильнее.
Зосино нежное сердечко так и обмирало, но то был вовсе не противный страх, — ей по душе был вихрь, что подхватил ее и понес. Как есть змий! Разных кавалеров видала она в Яворе, но столь пылкого не встречала, и никто не плясал, как он,
В следующей паре танцевала с любезным кавалером панна Каминская, а следом Керемовичова и Нересовичова; их, хоть и мещанского они сословия, пригласили все же в компанию — обе дамы были обходительные и к тому же весьма богатые.
Почтенный нвирак и два анардрата с возрастающим изумлением смотрели на польский пляс; старики за медом гомонили все громче, так гомонят кузнечики в поле на жниве. Капелла, однако, глушила все голоса, а посредине горницы разгоралась в танцорах удаль молодецкая.
Баська покинула своего кавалера, подбежала, запыхавшись, к мужу и умоляюще сложила руки.
— Михалек! — сказала она. — Солдаты зябнут за окнами, вели им бочку выкатить!
Он, развеселившись, принялся целовать ей ладошки и крикнул:
— Мне и жизни не жалко, только бы тебя потешить!
И выскочил во двор объявить солдатам, кто их благодетель, уж так ему хотелось, чтобы они Басе были благодарны и еще больше любили ее.
Когда те в ответ издали крик столь оглушительный, что снег посыпался с крыши, маленький рыцарь распорядился:
— А ну, гряньте-ка из мушкетов! В честь пани виват!
Вернувшись в горницу, он застал Басю танцующей с Азьей. Когда татарин обнял прелестную ее фигурку, когда ощутил вблизи ее дыхание и теплоту ее тела, он закатил глаза и мир закружился перед ним; в душе он отрекался от рая, от вечного блаженства, от всех наслаждений на свете и от всех гурий — ради нее одной.
Тут Бася заметила мелькнувший мимо кармазинный кафтаник Нововейской и, любопытствуя, успел ли Азья признаться девушке в любви, спросила его:
— Ну что, сударь, сказал ли ты ей?
— Нет!
— Отчего же?
— Не время еще? — ответил татарин со странным выражением.
— А очень ли ты влюблен?
— Насмерть? — вскричал Тугай-беевич глухо и хрипло, будто ворон прокаркал.
И они продолжили танец вслед за Нововейским, который вырвался вперед. Другие переменили уже дам, а он все не отпускал Зосю, временами лишь усаживал ее на скамью — дух перевести, а затем снова пускался в пляс.
Наконец он встал перед оркестром, обнял Зосю, подбоченился и крикнул музыкантам:
— Краковяк, ребята! Ну-тка!
Тотчас откликнувшись, те лихо заиграли краковяк.
Нововейский стал притопывать и зычным голосом запел:
То ль ручей струится, В Днестре пропадает, То ль в тебе, юница, Мое сердце тает. Ух-ха!Это
— Хороши куплеты? — вскричал Заглоба. — Уж я в том знаю толк, сам сложил немало! Лови, кавалер, лови! А коли выловишь колечко, я тебе так спою:
Дева вспыхнет быстро, Коль ты сам кресало: Знай секи, чтоб искра В душу к ней запала! Ух-ха! [Перевод В. Корчагина.]— Виват! Виват пан Заглоба! — завопили офицеры и вся честная компания, да так громко, что испугался почтенный нвирак, испугались два ученых анардрата и в чрезвычайном изумлении уставились друг на друга.
А Нововейский сделал еще два круга и усадил наконец на скамью запыхавшуюся и перепуганную смелостью кавалера Зосю. Мил он был ее сердцу, такой бравый да открытый, — как есть огонь, она до сей поры ничего подобного не встречала и, вся в смятенье, глазки потупив, сидела тихонько, как мышка.
— Почему молчишь, вельможная панна? Грустишь почему? — спросил Нововейский.
— Батюшка в неволе, — тонким голоском ответила Зося.
— Это ничего, — сказал молодец, — танцевать не грех! Взгляни-ка, панна, тут в горнице нас десятка два кавалеров, и, пожалуй что, ни один своей смертью не умрет, а либо от стрел басурманских, либо в плену. Всему свой черед! В здешних краях почитай каждый кого-нибудь из близких недосчитался, а веселимся мы, чтобы господу богу, чего доброго, не мнилось, будто бы мы на службу сетуем. Так-то! Танцевать не грех! Улыбнись, панна, покажи глазыньки свои, не то подумаю, будто не люб я тебе!
Зося глаз, правда, не подняла, зато уголки губ ее чуть дрогнули, и две ямочки показались на румяных щечках.
— Нравлюсь ли я тебе, панна, хотя бы самую малость? — снова спросил кавалер.
А Зося на это голоском еще более тонким:
— Ну… да…
Услышав такое, Нововейский подскочил на скамье и, схватив Зосины руки, осыпал их поцелуями, приговаривая:
— Пропал я! Чего там! Влюбился я в тебя, панна, насмерть. Никого мне, кроме тебя, не надобно. Красавица ты моя! Боже мой, как же ты люба мне! Завтра матери в ноги повалюсь! Да что там завтра! Нынче же повалюсь, лишь бы знать, что нравлюсь тебе!