Гентианский холм
Шрифт:
— А я уйду, — сказала Стелла решительно. — И непременно увижу весь мир. Но куда бы я ни попала, Викаборо всегда будет в центре, подобно ступице колеса у телеги, и все дороги и морские пути будут спицами, ведущими назад, к дому.
Матушка Спригг быстро взглянула на девочку. Вот оно, снова — смелый, скитающийся дух Стеллы был абсолютно непостижим для нее. Что за странная у ребенка манера разговаривать, откуда в ней эта уверенность, это светлое упрямство, эта так рано развившаяся способность все понимать. Просто голова идет кругом! И все же матушка Спригг была уверена, что несмотря на вспышки смелости и решимости, ее Стелла вырастет хорошей девушкой, которая никогда не пойдет скитаться Бог знает где, пока не закончит своей работы,
Глава III
Тяжелые мужские шаги, раздавшиеся в зале, и звучный голос, ласково окликнувший, подсказали матушке Спригг и Стелле, что вернулся отец Спригг. Тихий сумеречный час кончился, пора было ужинать и ложиться спать. Они свернули рукоделие и отложили его в сторону. Матушка Спригг засуетилась, принялась накрывать на стол, а Стелла бросилась в объятия отца Спригга. Ее приемный отец был единственным на всем белом свете человеком, перед которым она не стеснялась бурного проявления чувств. И не потому, что Стелла любила его больше всего на свете, а потому, что отец Спригг сам был человеком кипучим, и сохранять в его присутствии степенность не было никакой возможности.
Отец Спригг был весь как неистовый порыв веселого ветра, который так наподдаст в спину, что даже самые чопорные и чванливые поневоле пускаются вскачь, хватаясь за шляпы. Ростом он был шести футов и широк в плечах. И хоть было ему за шестьдесят, полвека тяжелых трудов лишь слегка сгорбили его спину. Обветренное лицо отца Спригга обрамляла косматая, рыжая с проседью борода, а из-под густых бровей сверкали синие глаза, словно два хорошо вымытых окошка под нависшей над ними соломенной крышей. Голову его украшала лысина, чью обширную, глянцевую ширь окружала та же густая рыжая бахрома, что росла на его подбородке. Несмотря на преклонный возраст, он сохранил в целости все зубы и отменный аппетит.
По темпераменту отец Спригг был холерик. Они вообще часто встречаются среди рыжих. Но холерическая натура трогательно сочеталась в нем с безграничным терпением и безмерной отвагой. Но то, как отец Спригг переносил напасти, сделало бы честь величайшему из святых. Был он к тому же человеком весьма мудрым. Добрый пасечник и отличный пастырь, он, коли не знал чего о пчелах и овцах, так только то, чего знать было не положено. Во всех тонкостях землепашества разбирался он не меньше самых мастеровитых своих работников. Когда он принял на себя хозяйство после смерти отца, хутор Викаборо был на грани разорения. За десять лет отец Спригг превратил его в одну из самых процветающих ферм в округе.
Он был любящий муж и отец, строгий, но справедливый хозяин, истинный патриот и добрый христианин, но, в первую голову, и душой и телом — крестьянин, уделявший внимание семье, стране и Богу. Именно в такой последовательности и только в урочный, по его разумению, час — за трапезой, в постели и на сборах ополчения Южного Девона, во время вечерней молитвы и воскресных посещений церкви, но не позволяя однако ни тому, ни другому, ни третьему вмешиваться в главное дело своей жизни.
Одевался отец Спригг очень прилично, но подобно своей супруге на моду не обращал никакого внимания. Все его разнообразные костюмы — воскресный, свадебный или крестильный, похоронный, охотничий, костюмы для ярмарки и базарного дня, его ополченская форма — все было сшито из лучших тканей и отлично скроено, к каждому был свой жилет. Многие достались ему еще от отца, и лишь один только — военный мундир он носил меньше двух десятков лет кряду. Хранилась вся эта одежда в огромном дубовом шкафу в парадной спальне. Матушка Спригг так
Каждая из этих рубах была произведением искусства, и мысль о том, что предназначалась она для крестьянского труда, повергла бы в ужас современную женщину. Матушку же Спригг, без устали стиравшую и утюжившую их только для того, чтобы все это так же без устали снова пачкалось и мялось, такие мысли не посещали. Для ее мужа и для нее сама работа на ферме была не пресловутой лямкой, которую им приходилось тянуть, чтобы добыть себе пропитание, но самой жизнью, вещью почетной, каковой они гордились, и, не отдавая себе в этом отчета, наделяли свой труд чуть ли не религиозной пышностью и обрядовостью. Прекрасная одежда предназначалась для работы, в которую вплетались стародавние праздники, и все сопровождалось своим особым ритуалом, из которого нельзя было выбросить ни одной самой ничтожной мелочи. И у каждого наряда, каждого праздника и обычая была своя пора цветения, как бывает она у злаков и плодов земли, и все это сливалось в едином ритме мирового круговорота, прибывания и убывания луны, зимнего и летнего солнцестояния, череды дождей и ветров, снегопадов и рос.
Отец Спригг казался олицетворением этой великолепной гармонии. При одном только взгляде на него можно было распознать многочисленные добродетели, привлекательную внешность, мудрость и силу, и все это в столь тесном согласии и равновесии друг с другом, что не убавить и не прибавить. Даже его пылкий, как жаркий день во время жатвы, темперамент, нельзя было записать ему в недостатки — столь великолепное частенько находилось ему применение. Ибо не было в отце Спригге мелочности, и хоть подчас он заходил слишком далеко, но никогда не забирал слишком круто. Он мог в пылу дневных трудов обрушиться на вас, как ураган или снежная лавина, и стереть вас в порошок, но никогда не стал бы он с расчетливой злобой ранить вас злословием или отнимать даже самую ничтожную малость, которая, как он считал, принадлежит вам по праву.
Стелле, чувствительной, любящей приключения, такая натура отца Спригга была по душе. Она бросилась в его объятия, как падала бывало в луговые травы и лежала в них, раскинув руки и уткнувшись подбородком в теплую землю. И то и другое — и крепкие руки отца Спригга, и тепло травы на лугах — рождало в ней восхитительное чувство единения с ним. Многие справедливо считали, что Стелла любит отца больше всех, не догадываясь однако, что чем сильнее любит эта девочка, тем скупее проявляет свои чувства.
— Ах ты, девка! — сказал отец Спригг, ощутив, как прильнуло к нему маленькое тельце — как воробушек. — Полегче, девка, как бы ты меня не опрокинула!
Это была любимая шутка. Стелла прижалась к рабочей блузе отца Спригга, с удовольствием вдыхая запах древесного дыма, которым та пропиталась. Дым сжигаемых сучьев и веток она считала одним из самых восхитительных осенних запахов, почти таким же приятным, как запах черной смородины или тыквенного джема. Потом девочка нырнула под руку отца Спригга и вгляделась в сгущавшиеся тени.
— Ходж? — чуть слышно прошептала она, протягивая ручонку. В ее ладошку ткнулся холодный нос, после чего руку лизнул теплый язык. Это был пес Ходж. Довольная Стелла с облегчением вздохнула. Ходж был одним из ее любимцев, вот зачем он такой отчаянный, драчун и забияка? Стелла все время боялась, что однажды объявится враг, еще более отчаянный, и Ходжу окажется не по зубам одолеть его даже при всей его удали. Но сейчас пес снова был в безопасности, под защитой стен их крепости, и до утра ей можно было не беспокоиться о нем.