Географ глобус пропил. Золото бунта

Иванов Алексей Викторович

В середине февраля Будкин возил Служкина на осмотр в травмпункт. Он пожелтел от выкуренных сигарет, пока ждал Служкина то от хирурга, то с рентгена, околачиваясь по коридорам больницы в толпе перепуганных детей, побитых старух и похмельных мужиков. Наконец он дождался, ругаясь, погрузил Служкина в машину и повез домой.

Погода стояла снежная, студеная и пасмурная. Дорога по ступицу колес была завалена серо-бурой массой слега, смешанного с грязью. Перелопачиваемая автомобилями, эта каша ездила туда-сюда по черному, обледенелому асфальту. На автобусных остановках

мерзли толпы, и за сотню метров до них вдоль обочины уныло торчали, протянув руки, голосующие.

Будкин неожиданно затормозил. Девушка в парке перебралась через сугроб с прослойками сажи и открыла переднюю дверцу.

— Привет, — сказала она. — До города или домой?

— А куда хочешь, — ответил Будкин. — С коллегой поздоровайся.

Девушка оглянулась. Это была Кира Валерьевна.

— А, это ты... — небрежно сказала она, увидев Служкина.

— Только сначала мы его домой забросим, — предупредил Будкин.

У подъезда он выволок Служкина из машины, повесил себе на шею и попер вверх по лестнице. Кира сзади несла будкинскую папку.

— Я позвоню, а вы пока кофе попейте, — предложил Будкин, сбрасывая Служкина в прихожей, и прошел в комнату к телефону.

— Проходи на кухню, — печально сказал Служкин Кире. — Кофе там. Можешь не разуваться. У меня никто не разувается...

— Алё, Дашенька? — раздался голос Будкина. — Босса позови.

— Что-то ты сегодня квёлый, — расстегивая парку и усаживаясь в кухне на табуретку, заметила Кира. — Без обычных своих подначек...

— Подначки в заначке, — вяло отшутился Служкин, включая чайник.

— Ничего у тебя дома, уютно.

— А чего ты хотела? Чтобы у меня на окне решетка была и на мокрых бетонных стенах гвоздем было выцарапано «Долой самодержавие!»?

— Разогреваешься, — хмыкнула Кира. — Как нога?

— В больнице сказали, что скоро на передовую.

— Как хоть ты ее сломал-то? — Кира глянула на гипс.

— Пьяный катался с горки на санках и врезался в березу.

Кира презрительно сморщилась.

— В общем, мне нравится, — подумав, сказала она, — что ты не строишь из себя супермена. Однако ерничество твое унизительно.

— Я не ерничаю. Спроси у Будкина: так и было.

— Что-то у тебя как ни история, так анекдот, и везде ты придурком выглядишь.

Служкин закурил и придвинул спички Кире.

— Любой анекдот — это драма. Или даже трагедия. Только рассказанная мужественным человеком.

— Ну-у, ты себя высоко ценишь!.. — сказала Кира. — А впрочем, чему тут удивляться? Твое ерничество и идет от твоей гордыни.

— Вот даже как? — делано изумился Служкин.

— Ну да, — спокойно подтвердила Кира, стряхивая пепел. — С одной стороны, ты этим самоуничижением маскируешь гордыню, как миллионер маскируется дырявыми башмаками. А с другой стороны, тем самым ты и выдаешь себя с головой.

— Каким это образом?

— Своей уверенностью в том, что тебя по-настоящему никто не воспримет за балбеса, каким ты себя выставляешь.

— Я не выставляю, — возразил Служкин. — Я рассказываю правду. Только занимательно рассказываю.

—

Для тебя понятия правды и неправды неприемлемы, как для романа. Твои маски так срослись с тобой, что уже составляют единое целое. Даже слово-то это — «маски» — не подходит. Тут уже не маска, а какая-то пластическая операция на душе. Одно непонятно: для чего тебе это нужно? Не вижу цели, которой можно добиться, производя дурацкое впечатление.

— Могу тебе назвать миллион таких целей. Начиная с того, что хочу выделиться из массы, кончая тем, что со мной таким легче жить. Впрочем, если ты помнишь классиков, «всякое искусство лишено цели». Так что возможен вариант — «В белый свет как в копеечку».

— Не знаю насчет искусства и не помню классиков, но своим выпендриванием тебе ничего не добиться. Сколько ни прикидывайся дураком, всегда найдется кто-нибудь дурее тебя, так что этим не выделишься. И другим с тобой жить легко не будет, потому что ты жутко тяжелый человек. Не обольщайся на этот счет.

— Отцы думают иначе.

— Отцы — это твои школьники из девятого «бэ», да? Глупо считать решающим мнение четырнадцатилетних сопляков, которые ничего в жизни не видели, не понимают и вряд ли поймут. Конечно, на первый взгляд ты податливый: мягкий, необидчивый, легкий на подъем, коммуникабельный... Но ты похож на бетономешалку: крутить ее легко, а с места не сдвинешь, и внутри — бетон.

— Ты из меня прямо-таки какую-то демоническую личность сделала, — усмехнулся Служкин. — Страшнее беса посреди леса. А какое, в общем-то, тебе дело до меня? Я тебе не мешаю. Чего ты заявляешься сюда и начинаешь меня на свои параграфы разлагать?

Кира легко засмеялась.

— Не знаю, — честно призналась она. — Такое вот ты у меня желание вызываешь — порыться в твоем грязном белье. Чужая уязвимость, а значит, чужие тайны у меня вызывают циничное желание вывесить их на заборе. Только редко находятся люди, имеющие тайну по-настоящему. Гордись: ты, к примеру, чудесный зверь для моей охоты.

— Может, ты в меня влюбилась, а? — предположил Служкин.

— Ну нет! — открестилась Кира. — Твоя самоуверенность меня изумляет! Ты мне, конечно, интересен. Если бы я о тебе слышала от кого-то другого, то ты был бы притягателен. Может, тогда бы я и влюбилась в тебя — заочно. Но когда собственными глазами видишь все это, — она презрительно обвела Служкина сигаретой, — то просто отторжение какое-то.

Из комнаты, хехекая, вышел Будкин.

— От него и так уже летят клочки по закоулочкам, — сказал он. — Хватит, Кира. Ехать пора.

— Ты подслушивал! — сокрушенно воскликнул Служкин. — Ах ты, Будкин, вульгарная ты саблезубая каналья! — Он поднял костыль, приладил его к плечу, прицелился в Будкина и выстрелил: — Бах!

— Мимо, — хехекнув, ответил Будкин.

Глава 34

ИЩУ ЧЕЛОВЕКА

Будкин открыл Служкину дверь, завернутый, как в тогу, в ватное одеяло, словно римский патриций в далекой северной провинции.