Географ глобус пропил
Шрифт:
Чекушка достала платок и кончиком прикоснулась к уголку глаза. Вздох прошел по рядам.
– Уроков не будет, – тихо сказала Чекушка. – В стране объявлен трехдневный траур. Тихонечко собирайте портфели и идите домой. В одиннадцать будет митинг. Приходите в парадной форме.
Никто не пошевелился. Только еще через минуту глуховатый Сметанин шепотом спросил у своей соседки Ларисы Самойловой, что стряслось, и напряжение разрядилось. Класс защелкал замками портфелей, забренчал пеналами, захлопал учебниками.
– Мальчики, кто сознательный, –
С болтающимся портфелем в руке Витька в числе последних вышел в коридор. Из всех классов к раздевалкам валили школьники. Витька встал к окну и молча глядел, как старшеклассники и младшеклассники хмуро и одинаково смущенно проходят вдоль портретов правительства на стене. К самому первому, пододвинув стремянку, с молотком и черной ленточкой влез физрук Дроздов. В губах он держал обойные гвоздики. Около учительской тесной группой стояли учителя с журналами и сумками.
И тут Витьке стало страшно. Тут он нутром почувствовал, как черная пустота, разъедая, растекается над страной и все зло, что раньше было крепко сковано и связано, освободилось и теперь только выжидает.
Отправляться домой ему не хотелось. Неуютно было дома одному с такой тревогой в душе. Минут десять он сидел на подоконнике, болтая ногами и размышляя о жизни. Потом он увидел, что по пустому коридору идет Чекушка, и спрыгнул, так как сидеть на подоконниках не разрешалось.
Чекушка отперла дверь кабинета, увидела Витьку и позвала:
– Витя, подойди сюда.
Витька взял портфель и поплелся к ней.
– Зайди, – попросила она.
Витька вошел в кабинет. Чекушка закрыла дверь, поставила свою сумку на стол, поправила шаль и присела на краешек парты. При неофициальных разговорах она всегда садилась на парту.
– Почему домой не идешь? – поинтересовалась она. – Родители опять в командировке?
– Ну, – нехотя подтвердил Витька.
– Да-а… – вздохнула Чекушка. – Самые трудные дни, когда все люди должны быть вместе, ты остался без самых близких людей… Ну, ничего, ведь друзья, наверное, помогают?
– Ну, – неопределенно согласился Витька.
Чекушка отвернулась к окну.
– Смотри, даже погода какая… Все-таки не простой человек умер. А на седьмое ноября, помнишь, какое солнце было? Он тогда уже смертельно больной на трибуне стоял… – Она снова вздохнула. – Не хочется, Витя, чтобы и ваша юность начиналась с тяжелых времен…
Витька молчал.
– Мы с ребятами из «творческой группы» решили провести вечер памяти о Леониде Ильиче, – поделилась Чекушка, и Витьку кольнула ревность, что его из «творческой группы» выперли. – И знаешь, Витя… Мы подумали и решили, что нечего тебе без дела сидеть. – Чекушка улыбнулась, и Витька тоже покорно скривился. – Возвращайся-ка ты к нам. Сейчас не время для мелких ссор.
– Ну, – кивнул Витька.
Ему стало приятно, что его отсутствие ощущается так остро.
– У тебя ведь есть магнитофон? – спросила Чекушка.
–
– На вечере памяти должна звучать траурная музыка. Вот я взяла несколько пластинок у Павла Ивановича, а ты дома посмотри, послушай, что лучше, и перепиши на пленку какой-нибудь марш. Он и будет звучать на нашем вечере памяти, хорошо?
– Хорошо, – сказал Витька.
Разобравшись с Чекушкой, Витька пошел в спортзал. На время разнообразных митингов и линеек спортивный зал превращался в актовый. Сейчас он был еще пуст. Витька завернул в раздевалку. Там сидели, дожидаясь собрания, Клюкин, Тухметдинов, Стариков из «бэ»-класса, Забуга, отличник Сметанин, еще кто-то, кого Витька не разглядел. Но самое главное, тут был и лучший Витькин друг – Будкин: мелкий, кудрявый, глазастый, по-девчоночьи красивый и потому очень застенчивый.
– Витус, ты сегодня дома будешь? – спросил он.
– Буду, а что?
– Хочешь переписать «АББу»? Мне папа привез. И «Чингисхан» тоже.
– Тащи, – обрадованно согласился Витька.
– У нас, когда сказали, что Брежнев умер, бабы так выли на уроке, – сказал Стариков из «бэ»-класса.
– У нас тоже Чекушка ревела, – сказал Клюкин.
– Брежнев бы все равно скоро умер, – произнес Забуга. – Он уже говорил-то фигово, как унитаз.
– За него все специальный артист говорил. Когда Брежнев умер, его расстреляли.
– Ага, он умер-то вчера…
– Всем только сказали, что вчера, а на самом деле пять дней уже прошло.
– Ага, пять дней, он бы уже сгнил.
– Чего гнить-то, холодно…
– Он, как умер, из него сразу мумию сделали, как из Ленина, чтобы в Мавзолей положить. А потом передумали. Я «Голос Америки» слушал.
– А где его похоронят?
– Их всех хоронят около Кремлевской стены. Только Сталина сначала в Мавзолей положили.
– Интересно, куда все медали Брежнева денут?
– Жене оставят. Или в могилу бросят.
– Выкопать бы…
– Там как похоронят, через несколько дней все тайно достают и на секретном правительственном кладбище закапывают. Ночью там танки дежурят, чтобы никто не увидел. У меня брат рассказывал, он там служил.
– А у меня брата из колонии выпустят, если будет помилование, – сообщил Тухлый.
– Только при Брежневе порядок навели, все и развалится.
– Да какой порядок… У меня батя говорит, что все пьют.
– Брежнев-то сам ничего и не делал.
– Коммунисты делали.
– Много они тебе сделали?
– Да уж побольше твоего. Посмотрел бы я, как ты сейчас бы в Америке на заводе работал. Да ты бы там вообще негром родился.
– Сам ты негр, козел!…
– К Брежневу на похороны американский президент приезжает. К Ленину и то не приезжал.
– Подумаешь.
– Вот и подумаешь. К тебе-то на могилу никто не придет, только я приду – знаешь зачем?
Витька поднял шапку и кинул в спорщиков, чтобы не подрались.
– Чуханка! – крикнул он. – Если за пять секунд не передашь, вечная чухня будешь!