География одиночного выстрела
Шрифт:
– Куда? – спросил, снова осматривая бурый пол, Добрынин.
– Давай на кровать его сядем!
Они прошли в тот угол, где лежала куча тряпок и шкур, и уселись на нее.
– Он сейчас придет, его стадо тут рядом, за холмом, – говорил Цыбульник. – Придет, выпьем. Согреемся.
Ждать старика действительно пришлось недолго. Вернувшись, он разжег костер прямо в балагане, поставил железную треногу и подвесил над еще слабеньким пламенем казанок с водой, куда бросил конский орган и что-то еще. Только после этого он
– Уже-уже, Абунайка холодец сделает, русский человек Кривицкий будет доволен…
– Тарасун давай, – полушутливо потребовал у старика комсомолец. – Холодно совсем.
– Тарасун… – Абунайка кивнул и полез за «кровать», наклонился там, что-то бурча на родном языке, потом вытянул из-за «кровати» бутыль мутного стекла, заполненную молочного цвета жидкостью.
– Тарасун вкусный… – закивал он, поднимая второй рукой с пола кружки и протягивая их Цыбульнику и Добрынину.
– Держи, Абунайка тарасуна нальет… тарасун крепкий… не замерзнет совсем… далекий гость пусть первый пьет!
Добрынин пригубил из кружки и сразу почувствовал, как приятно защипало в горле, и кисловатая теплота покатилась вниз, в самое нутро народного контролера. Он сделал еще один, настоящий глоток и закряхтел, зарыскал взглядом по балагану в поисках закуски или хотя бы занюшки.
Цыбульник понял, в чем дело, и протянул к лицу Добрынина руку. Народный контролер наклонился к ней и, уткнув нос в меховой рукав куртки, сделал громкий носовой вдох, потом второй.
– А-а-а! – радостно сказал старик. – Далекому гостю тарасун понравился?
– Хорош! Очень хорош! – Павел кивнул, одобрительно глядя на хозяина балагана. – А что, каждый день пьете?
– A-a-a, – заулыбался снова Абунайка. – Далекий гость не знает, что сегодня ночь…
– Знает! – грубо оборвал его комсомолец. – Далекий гость забыл!
– Ай, русский человек Цыбульник, не обижайся. Абунайка старый, русский язык знает плохо…
Разговор был какой-то глупый, и из-за этого Добрынин налил себе еще одну кружку тарасуна.
Вскоре пришел Кривицкий. Старик громко обрадовался его приходу. Заговорил громко, словно сам был глуховат:
– Холодец уже-уже будет вкусным! Тарасун свежий! Очень свежий!
– Давай своего тарасуна! – сказал ему Кривицкий и, получив сначала металлическую кружку, а потом уже и заполнив ее молочной жидкостью, сделал несколько сильных глотков.
Абунайка захлопотал около костра, снял треногу с казанком и вынес из балагана. Потом вернулся.
– Уже-уже застынет.
– Как-то вы неорганизованно тут… – произнес Кривицкий, глядя на Цыбульника и народного контролера. – В балагане гости на полу сидят, а не на хозяйской лежанке!
Добрынин послушно поднялся и опустился на пол. Комсомолец тоже присел рядом, а потом уже и сам Кривицкий уселся, дополнив собою геометрическую фигуру национального застолья.
– Ай-яй-яй… –
– Да, товарищ Цыбульник! – заговорил вдруг Кривицкий, обернув свое по-женски милое лицо к комсомольцу. – Радиограмма была из Якутска. Получили там для тебя шестьдесят восемь спецбюстов вождя, так что когда соберешь с населения партвзносы, поедешь в Якутск. И захватишь там для меня березовых дров – подарок от моего кремлевского друга!
Упомянув про кремлевского друга, Кривицкий бросил взгляд на Добрынина, словно проверял, произвело ли это на него нужное впечатление.
Народный контролер же, услышав про друга, вспомнил о товарище Калинине и подумал: а есть ли у него сейчас чего-нибудь к чаю или так пьет он чай, без всякой прикуски.
– Слушаюсь, товарищ Кривицкий, – комсомолец кивнул. – А разве не рано еще взносы собирать? Недавно же я собирал, и амбарчик уже забит – все равно складывать их негде.
– Амбарчик уже пустой, – резко ответил товарищ Кривицкий.
– А когда забрали? – удивился комсомолец.
– Пока ты ездил.
– A-a-a, – донеслось радостное мурлыкание Абунайки. – Нашел, вот еще тарасунчик! – и старик опустил на пол перед сидящими гостями еще одну бутыль молочной водки. – А я уже-уже холодец несу…
– А не опасно целый амбар денег хранить тут, если воруют… – вставил свою мысль в разговор Добрынин.
– Каких денег?! – переспросил Кривицкий. – Денег тут нет.
– А взносы партийные?
– Так это же не деньгами, а соболиными шкурками собираем. – объяснил председатель Хулайбы. – Потом отправляем в Москву, а дальше уже не наша забота. У нас тут три партийных народа, добрых два десятка сел…
Снова появился старик, завис на мгновение над сидящей компанией, опустил на пол казанок с застывшим холодцом, а потом и сам присел рядом.
– Холодец хороший… – сказал он, заглядывая в глаза товарищу Кривицкому.
По кружкам налили еще тарасуна. Потом старик протянул две ладони к казанку и сказал Кривицкому:
– Бери холодец, не обижай Абунайку!
Председатель взял кружку в левую руку, а правою полез прямо в казанок, порылся там, превращая застывший холодец во что-то белое и разрыхленное, и вытащил синевато-коричневый то ли конский, то ли олений орган.
Потом старик повернулся к далекому гостю Добрынину и сказал те же слова: «Бери холодец, не обижай Абунайку!»
Брезгливо стало на душе у народного контролера, но помня, что национальные супы и прочее надо уважать, он протянул руку к казанку и, стараясь быть аккуратнее и не очень испортить блюдо, быстренько нащупал там что-то твердое и длинненькое и, вытащив его, поднес ко рту.
Комсомолец тоже был проворен и легко вытащил из казанка свою порцию. А уже потом и хозяин балагана взял в руку вытащенный из холодца орган и поднес кружку к губам.