Георгий Брянцев По ту сторону фронта
Шрифт:
«Вот когда мы развернемся во всю ширь. Держись только», — проговорил он, шагая по протоптанной лагерной тропке.
— Ты чего, Данилыч, бормочешь?
Пушкарев невольно вздрогнул. Перед ним стоял дед Макуха, маленький, сухонький, с седыми волосами, со светлыми, какими-то прозрачными глазами. На губах старика, как всегда, играла озорная улыбка.
— А ты, хитрюга, подслушиваешь? — притворно сердитым тоном сказал Пушкарев.
Макуха, подмигнув, беззвучно рассмеялся и помотал головой.
— Ой, и суматошный ты, Данилыч.
— Ладно! Давай лучше закурим, — предложил Пушкарев и, обняв старика за плечи, повел к лежащему в сторонке свежесрубленному дереву.
Табак секретарь окружкома носил в масленке с двумя горлышками. И все знали, что в одном отделении хранилась махорка, в другом — табак. Пушкарев подал Макухе тоненький листок рисовой бумаги. Старик кашлянул и многозначительно посмотрел на секретаря. Тот отвинтил одну из крышек масленки и насыпал Макухе и себе легкого, отливающего желтизной табака.
— По случаю сегодняшнего дня, — пояснил Пушкарев. — Есть возможность пополнить неприкосновенный запас.
— Понятно, — заметил Макуха.
В это время из окружкомовской землянки выскочил без шапки и ватника капитан Костров. Его густые русые волосы были всклокочены, он махал бумажкой и бежал в «штабную».
— Георгий Владимирович! — Пушкарев вскочил с места.
— Сюда! Сюда! За мной! — откликнулся тот.
Пушкарев поспешил за ним.
— Оказывается, не я виноват, — объявил запыхавшийся Костров. — В том письме и в самом деле шифр был перепутан. Слушайте: «Последний четверг января принимайте на сброс человека и шесть мешков грузов. Время двадцать три. Сигналы пять костров конвертом».
Воцарилось молчание. Все взволнованно глядели друг на друга.
— Да ведь сегодня последний четверг, — вспомнил Зарубин.
Лагерь всполошился. Через несколько минут не было в отряде человека, который не знал бы о том, что сегодня с Большой земли прилетит самолет.
Все были радостно возбуждены, гадали, спорили. Высказывались различные предположения. Кто выбросится с парашютом? Что окажется в шести мешках? Не изменится ли погода? Какой прилетит самолет?
— Шесть мешков и человек — это не шутка, — рассуждал дед Макуха. — Должно, большой самолет пришлют.
— Да, «утенок» столько не поднимет, — соглашались партизаны.
В пять часов вечера на поляне, посредине лагеря, секретарь парторганизации отряда открыл объединенное партийно-комсомольское собрание и предоставил слово Добрынину.
Комиссар рассказал о преступлении партизана Редькина и о поступке колхозника Сурко.
— Вот вам два человека, — говорил он. — Один живет вместе с нами в лесу, носит оружие и честное имя народного мстителя, другой прямого отношения к нам не имеет, связан по рукам и ногам семьей, обременен заботой о куске хлеба, и ему, голодному, разутому, интересы дела оказались дороже, чем члену нашего боевого коллектива. Давайте поговорим о Редькине и сделаем выводы…
Собрание сурово
— Сорную траву с поля вон. Предлагаю судить партизанским трибуналом, — внес предложение коммунист Снежко.
— Это волк в овечьей шкуре. Что с ним делать? Не можем мы посадить его под арест и держать. Нужна охрана. Да и кормить его задаром нет никакого смысла. Я за то, чтобы расстрелять, — закончил свое выступление Сережа Дымников.
Его поддержали еще несколько выступавших.
Никто не находил оправдания поступку Редькина, никто не смягчил его вины.
Слово взял командир отряда Зарубин. Он сказал, что мог бы без суда и следствия расстрелять вора — Редькина, но не поступил так потому, что не потерял еще веры в его исправление.
— О нем, о Редькине, кроме этого случая, плохого ничего сказать нельзя…
Голоса партизан прервали Зарубина:
— И хорошего тоже нечего сказать. Ни рыба ни мясо…
— Чего с ним церемониться, гнать его из отряда…
Зарубин поднял руку. Все смолкли.
— Я счел возможным отправить его на северную заставу, — продолжал он, — пусть там посидит с месяц бессменно.
Потом выступил дед Макуха. Он был за то, чтобы не расстреливать Редькина, а назначить его в команду заготовителей.
— Умел красть отрядное добро, пусть теперь узнает, как его доставать по крохе. А расстрелять никогда не поздно.
— Бывает и поздновато, — бросил кто-то.
Последним говорил секретарь партийной организации, командир взвода Бойко. Он призвал коммунистов повысить бдительность, дисциплину и выразил уверенность, что случай с Редькиным, позорящий отряд, исключение и подобных ему не будет.
Тотчас после окончания собрания раздался голос командира взвода Селифонова:
— Кто выделен на встречу самолета, становись! Пойдем дрова готовить.
7
Встречать самолет Зарубин вывел половину отряда, — он боялся растерять груз. Людей расставил в радиусе двух километров, учитывая возможность сноса парашютов ветром.
«Хотя сегодня этого не должно приключиться, — успокаивал Зарубин сам себя. — Одно дело бросить груз на авось, другое — когда есть сигналы. Разница большая».
Зарубин без устали бродил по поляне, заметенной снегом, проверял, сухие ли заготовили дрова, есть ли спички, бензин. Добрынин лежал на снегу, поглядывая на командира, и вспоминал тот день, когда он впервые встретился с Зарубиным. Это произошло за неделю до прихода оккупантов в город. К этому времени Добрынин уже вступил в должность комиссара отряда, тогда еще фактически не существовавшего. Было сколочено лишь небольшое ядро из тридцати человек.
В этот день Добрынина и Пушкарева вызвали в горком и объявили, что утвержденный командиром отряда работник Осоавиахима во время бомбежки ранен и почти в безнадежном состоянии эвакуирован.