Герцог Бекингем
Шрифт:
Бекингем мог быть легкомысленным, мог впадать в гнев, но он не был ни глупцом, ни упрямцем. Он понял смысл совета Уильямса. Что до Якова, то он принял его как «небесное откровение». 12 марта король объявил палате общин о своем намерении положить конец скандалу с монополиями. Бекингем же в палате лордов объявил: «Если у моего отца оказалось два сына, способных нанести ущерб государству, то у него есть еще и третий сын, который поможет вам их наказать. Вплоть до настоящего момента я ничего не знал о злоупотреблениях, но теперь я готов всеми силами помогать вам в том, чтобы положить им конец в интересах короля и нации» {123}.
Несколько недель спустя король отменил большую часть монополий. Момпессон бежал
Лорд Бэкон под обстрелом
Однако едва прошла гроза на дебатах о монополиях, как поднялась новая буря, и Бекингем вновь оказался если не в эпицентре ее, то, по крайней мере, в пределах досягаемости.
Канцлер Бэкон, который теперь именовался виконтом Сент-Олбанским, заседал в палате лордов. Он не пользовался симпатией своих коллег, равно как и депутатов общин. В Европе Бэкон уже прославился как философ (он опубликовал в 1620 году «Новый органон»), но это вовсе не мешало ему исполнять обязанности главы английского правосудия и вести себя при этом высокомерно, принимая безапелляционные, неоправданно суровые решения. Бэкон жил на широкую ногу. Было известно, что он связан с Бекингемом и умеет влиять на короля. Его имя прозвучало во время дебатов о монополиях. 15 марта на Бэкона поступила жалоба от некоего Обрея, бывшего чиновника, потерявшего свое место. Эта произвело эффект разорвавшейся бомбы: Бэкона обвинили в получении взятки в 100 тысяч фунтов в обмен на положительное решение в пользу жалобщика и отказе вернуть деньги, несмотря на неудачу.
Казначей флота Крэнфилд и давний противник Бэкона Эдвард Кок воспользовались случаем нанести удар. Со всех сторон стали поступать свидетельства о нечестности живущего в роскоши канцлера. Заинтересовались даже его личной жизнью: «Поистине он проиллюстрировал обманчивость человеческой судьбы, ибо теперь его самого обвиняли в тех проступках, за которые он так часто осуждал других. […] Он держал при себе молодых расточительных и роскошествующих подчиненных, которые пользовались его деньгами, как своими собственными, и были связаны с ним какими-то непонятными близкими узами. Так что его фамильярность и терпимость по отношению к ним давала пищу для самых недостойных слухов, ибо если уж подобные пиявки благоденствуют, то несомненно, есть некая гнильца в крови того, кто поит их своей кровью…» Автор этих строк пуританин Уилсон делает такой вывод: «Горько видеть, что человек, способный, благодаря гениальности, так высоко вознестись разумом над прочими людьми, способен пасть ниже всех в том, что касается морали» {124}.
Как бы там ни было, обвинения в коррупции приняли такой размах, что король не мог не отреагировать. «Его Величество узнал о преступлениях, в которых обвиняют лорда- канцлера, и пришел в отчаяние, что столь великого человека подозревают в подобных пороках». Это заявление было не в пользу Бэкона.
В полном смятении канцлер обратился к своему покровителю Бекингему. «Я чувствую себя теперь как в чистилище, – написал он фавориту 14 марта. – Я знаю, что у меня чистые руки и чистое сердце. Однако даже самого Иова сочли бы виновным, если бы на него нападали так, как на меня. По правде говоря, если это все и является сутью поста канцлера, то никто не пожелал бы подобрать государственную печать, даже если бы она валялась на пустоши Хенслоу-Хиз. Однако я уверен, что король и Ваша Светлость положите конец этим испытаниям» {125}.
Бекингем сразу же откликнулся на этот призыв. Он навестил Бэкона, который из-за всех этих треволнений слег: философ не отличался стойкостью духа, свойственной Сократу и Сенеке. Вернувшись в палату лордов, главный адмирал
Тогда потерявший надежду Бэкон отказался от защиты по всем предъявленным пунктам обвинения и, уличенный собранными доказательствами его вины, передал председателю палаты лордов послание, в котором признавал свою вину и просил судей о снисхождении. Бекингем поддержал эту жалкую просьбу, ссылаясь на то, что несчастному канцлеру недолго осталось жить. Но и тут не удалось уладить дело миром. Лорды решили, что расследование должно быть доведено до конца.
Столкнувшись с непреодолимым препятствием, Бекингем предложил королю распустить парламент. Это был опасный шаг, ибо общественное мнение не могло не усмотреть в нем попытку помешать правосудию наказать коррумпированного высокопоставленного чиновника. Яков понимал это и отказал Бекингему. «Общественное благо мне дороже благополучия кого бы то ни было, пусть даже человека, ко мне приближенного», – заявил он {126}.
Прошел даже слух, будто Бекингем утратил расположение короля: «Маркиз Бекингем изо всех сил поддерживает канцлера, но ничего не может добиться, как не смог он добиться и роспуска парламента, которого весьма желал, а это заставляет некоторых лиц полагать, что король хочет избавиться от него с помощью парламента, как прежде он избавился от графа Сомерсета […] то ли потому, что длительная близость с ним ему надоела, то ли потому, что, видя нерасположение к нему всех, он собирается отдать его на растерзание ненавистников, дабы примирить с собой настроения подданных», – так писал 3 апреля Левенер де Тилльер {127}.
Французский посол принял желаемое за действительное, ибо Яков I ни в коей мере не собирался расставаться со своим дорогим Стини. Впрочем, никто ведь не мог ознакомиться с личными письмами, которыми они обменивались. Эту возможность имеют лишь современные исследователи.
Итак, следствие по делу Бэкона продолжалось, и канцлеру пришлось до дна испить горькую чашу. «Подобно Адаму, не прикрытому фиговым листком, я признаю, что, имея в руках собранные против меня обвинения, Ваши Сиятельства видят достаточно оснований для того, чтобы осудить меня, – написал он в палату лордов 22 апреля. – Поэтому я поручаю себя милосердной воле Его Величества в отношении всего, что случилось в прошлом, и умоляю вас не присуждать меня к большему, нежели утрата Государственной печати, ибо сам я ныне – всего лишь сломанная тростинка». Бекингем заступался за канцлера, приводя аргументы в том же духе: «Его [Бэкона] проступки следует объяснить испорченностью нашего века, не забывая о его высоких личных качествах».
Как бы не так! 1 мая Бэкон был лишен Государственной печати («Я получил ее благодаря милости Его Величества, а теперь теряю по собственной вине»), а 3 мая был приговорен к штрафу в 40 тысяч фунтов стерлингов, к отстранению навечно от всех должностей, к тюремному заключению, «если того пожелает Его Величество», и к высылке не менее чем на двенадцать миль от места расположения двора. Против этого проголосовал один Бекингем {128}.
Теперь под обстрелом Бекингем
Мужество, которое Бекингем проявил, защищая Бэкона, делает ему честь. Впрочем, король Яков весьма милостиво обошелся со смещенным канцлером: он сразу же освободил его из тюрьмы, избавил от уплаты большей части штрафа и сохранил за ним дворянский титул. Бэкон был несказанно благодарен главному адмиралу, уберегшему его от худшей участи: «Доверяя благородству натуры и дружбе Вашей Светлости, я знал, что опираюсь на скалу, которую не могут поколебать ни превратности судьбы, ни бури», – написал он Бекингему 20 мая {129}.