Герцог Бекингем
Шрифт:
Карл и Бекингем были настроены против еще одного лорда, который стал их врагом из необходимости как-то защитить себя: речь идет о бывшем после Бристоле, вернувшемся из Испании в конце января и тщетно добивавшемся аудиенции у короля. В ответ на просьбы он получил приказ удалиться в свое поместье Шерборн, и ему было запрещено появляться при дворе. Поэтому он не мог участвовать в заседаниях парламента и сходил с ума от беспокойства и нетерпения. Впоследствии принцу и главному адмиралу пришлось дорого заплатить за мелочность и предвзятость в отношении человека, который, несмотря на расхождение с ними во взглядах на брак с инфантой, не сделал ничего такого, за что его можно было бы упрекнуть.
В конце мая король решил закрыть заседания парламента.
Военные приготовления
У Англии не было армии. Маленький экспедиционный корпус Томаса Вера действовал вместе с войсками Нидерландов и в 1622 году в конце концов вошел в их состав. Поэтому для того, чтобы попытаться действительно освободить Пфальц, следовало набрать настоящую армию, используя субсидии – абсолютно недостаточные, – за которые проголосовал парламент.
Яков I решил призвать немецкого кондотьера Мансфельда, который, по крайней мере, имел опыт ведения военных действий и знал местность, где предстояло воевать, хотя и не обладал другими достоинствами, а главное – не был англичанином. Яков принял Мансфельда со всеми подобающими почестями: его поселили в Сент-Джеймсском дворце, в покоях, за год до того готовившихся для инфанты. Он потребовал 10 тысяч пехотинцев, 3 тысячи лошадей, 6 пушек и жалованье в 20 тысяч фунтов стерлингов в месяц. При подобном раскладе казна опустела бы мгновенно. Поэтому было необходимо всеми средствами добиться финансовой помощи Франции: так вернулись к вопросу о браке Карла с Генриеттой Марией. Эти две проблемы – брак и военный союз – оказались тесно связаны.
Пока в Париже разворачивались переговоры (к ним мы еще вернемся), король подписал 29 октября приказ о наборе 10 тысяч человек в английских графствах. Мансфельд был назначен главнокомандующим, к явному неудовольствию надеявшихся на эту честь английских дворян.
Со своей стороны, Бекингем как главный адмирал начал строительство большого числа кораблей и готовился, в случае необходимости, реквизировать купеческие суда. Из-за отсутствия финансов (парламентские субсидии поступали с трудом, а бюрократия казначейства, дестабилизированная опалой Миддлсекса, дошла до предела недееспособности) Бекингем в значительной мере вкладывал в дело свои собственные средства. Поездка в Испанию уже стоила ему 13 тысяч фунтов стерлингов, возмещение которых он смог получить лишь три года спустя. Согласно подсчетам, он истратил на вооружение флота более 15 тысяч фунтов, хотя сам уже имел долгов на 20 тысяч. При этом он нерегулярно платил жалованье своим слугам – как и король едва мог оплачивать услуги поставщиков двора. При дворах Франции и Испании в те времена жили так же {262}.
Наконец в середине декабря 1624 года армия Мансфельда – а что это за армия, мы еще увидим, – была готова к действиям, как и флот, которому предстояло ее перевозить. Однако куда перевозить? Вот в чем вопрос.
Бекингем и «французский брак»
Теперь все зависело от Франции, то есть от предполагавшегося англо-французского союза, тесно связанного с перспективой брака принца Карла и принцессы Генриетты Марии. Именно этому делу Бекингем отдавал с тех пор все свои силы.
Еще в феврале 1624 года во Францию был послан виконт Кенсингтон, чтобы разведать, какие настроения у Людовика XIII и его матери. Мы уже знаем, каким совершенным изяществом и великим обаянием отличался этот
Через несколько дней после приезда он написал главному адмиралу письмо, полное ликования: «Я видел королеву и Мадам [Генриетту Марию] у герцога де Шеврез. Мне сказали, что Мадам редко бывает столь весела, как в этот вечер, и что нетрудно угадать причину ее веселья. Клянусь Вам, что эта юная принцесса нежна и мила. Она невысокого роста, но идеально сложена, и все утверждают, что ее сестра [Кристина, принцесса Пьемонтская] была в ее возрасте не выше ее… Я имел честь быть представлен королеве-матери [51], которая, как я думаю, является единственной правительницей этого королевства [52]. Она объявила мне, что прекрасно понимает, что испанский король претендует на создание всемирной монархии, и у нее нет более горячего желания, нежели выдать свою дочь за нашего принца… Что до королевы [Анны Австрийской], то она настолько француженка, что, как мне сказали, желает этого брака еще в большей степени, нежели желала раньше брака собственной сестры [53]. Все здесь мечтают о союзе с нами…» {263}
Любезный Кенсингтон позволил себе несколько увлечься. Он весьма скоро убедился, что за прекрасными словами скрываются серьезные проблемы, исходящие как от короля Людовика, так и от его министров. Однако в Лондоне Карл, который до этого времени сдержанно относился к женитьбе (похоже, он не сохранил особо приятных воспоминаний о четырнадцатилетней девочке, которую видел год назад, инкогнито проезжая через Париж), вдруг воспылал желанием как можно скорее заполучить ее в супруги, каковую его посланец описывал как «самое очаровательное создание во всей Франции». Вдобавок тот же Кенсингтон утверждал, что она «краснеет, тайком любуясь портретом принца».
До этих пор Яков I не проявлял особого интереса к идее «французского брака». Ему все еще было жаль инфанты и несбывшейся мечты о союзе с Испанией. Поговаривали даже, что скоро вернется Гондомар, причем, несомненно, с новыми предложениями Филиппа IV, и кто знает: вдруг он предложит освободить Пфальц? Бекингем забеспокоился: с этого момента «французский брак» стал для него делом чести. Он убедил себя (или сделал вид, что убедил) в том, что неудача в этом вопросе приведет к его опале.
После того как Кенсингтону оказали в Париже радушный прием, встал вопрос о посылке второго посла, не столько светского человека, сколько политического деятеля. Им стал Джеймс Хей, граф Карлайл, тот самый личный друг короля Якова, который в 1620 году под именем виконта Донкастера пытался осуществить английское посредничество в чешской войне. Карлайл приехал в Париж в апреле 1624 года.
Французское правительство, со своей стороны, сделало жест доброй воли, заменив в Лондоне не питавшего к англичанам посла Тилльера. Вместо него приехал Антуан Коэффье-Рузэ, маркиз д'Эффиа, государственный советник, дипломат высокого уровня, славившийся своей ловкостью. Приехав в Англию, д'Эффиа завоевал симпатию Бекингема, осыпая его всяческими любезностями: «Герцог воистину правит в этой стране. Можно сказать, что король по-настоящему любит его, позволяет ему все, что угодно, и смотрит на все его глазами» {264}. Вскоре Бекингем сошелся с д'Эффиа столь же близко, как раньше с Гондомаром: было ли это с его стороны наивностью или хитрым ходом? Можно найти подтверждение каждому из этих предположений: согласно одному свидетельству, он в частной беседе насмехался над французским послом… Не подлежит сомнению лишь то, что, поступая подобным образом, Бекингем давал повод для обвинений в том, что он предает интересы Англии в угоду французским амбициям.