Герцогиня
Шрифт:
— Думаю, самое худшее позади. У него часто бывают такие приступы? — Клер хотела знать, болен ли Тревельян или это случайный приступ. Она боялась ответа Омана, боялась, что это смертельная лихорадка.
Индус не ответил, опять пожав плечами, что должно было означать: не знаю, не беспокойтесь, на все воля Аллаха.
— Ты не принесешь мне горячей воды? Я хочу умыть его. — Несколько минут спустя Оман принес кувшин воды, и Клер стала обтирать лицо и шею Тревельяна. Она откинула одеяло и сняла пояс, державший плед. Осторожно и почтительно она отстегнула брошь главы клана и положила ее
Тревельян спал как убитый, и Клер решила, что ничто в мире не в состоянии его разбудить. Он даже не пошевелился, когда она приподняла его, обняв за плечи, чтобы вытащить плед из-под спины. Полотняная рубаха Тревельяна промокла от пота. Клер расстегнула ее и провела полотенцем, смоченным в горячей воде, по спине, соленой от пота.
Возле ключицы Клер увидела глубокий шрам. Это удивило ее, хотя она уже успела привыкнуть к шрамам на его лице. Она расстегнула рубаху ниже и обнаружила еще два шрама. Забыв о скромности, она совсем расстегнула рубашку на Тревельяне. У него была не очень широкая, но мускулистая грудь. Очевидно, он раньше много занимался гимнастикой. Клер особенно заинтересовало множество мелких белых шрамов на ребрах. Она провела пальцем по одному, другому, третьему… И предположила, что это следы ножевых ранений. Что произошло тогда с Тревельяном? Шрамы были длиной от одного до трех дюймов, и удивление вызывало их количество. Клер слышала, как жестоко обращались с воспитанниками в английских мужских школах, эти следы вряд ли оставила палка воспитателя. Она решила раздеть Тревельяна и осмотреть все его тело.
— Помоги мне, — сказала она Оману, избегая смотреть ему в глаза. «Пусть считает, что так ухаживают за больными все американские девушки», — подумала она.
Тревельян застонал, когда Оман с помощью Клер принялся раздевать его. На его спине Клер увидела шрамы. Четыре возле шеи и на левом плече. Они напоминали следы когтей, как будто какой-то крупный зверь прыгнул сверху на спину. Происхождение этих шрамов понять было легче. Отец Клер любил охотиться и, возвращаясь домой из экспедиций в глухие места американского Запада, рассказывал леденящие кровь истории об охотниках, вступавших в схватку с медведем или пумой.
Но Клер не знала, любит ли охоту Тревельян. В его комнатах не было охотничьих трофеев, как у ее отца. Отец любил рассказывать, когда и какого зверя он добыл.
Она отослала Омана и обтерла грудь и спину больного горячей водой. Потом достала из сундука, стоявшего у окна, чистую рубашку, весьма странного вида: сшитая из тонкого хлопка с узором из крошечных человеческих фигурок коричневого и белого цвета. Клер с трудом натянула ее на Тревельяна. Не успела она закончить, как его опять затрясло в ознобе. Она немедленно залезла к нему под одеяло, прижала к себе и стала гладить лицо, стараясь унять лихорадку.
Тревельян медленно просыпался. Ему стоило большого труда вспомнить, где он. На какое-то мгновение ему показалось, что он снова в Пеше и балдахин свисает над кроватью Ниссы.
Однако, повернув голову, он увидел каменную стену, тяжелую дубовую кровать и сразу все вспомнил. С трудом осознавая реальность, он понял, что голова его покоится на упругой женской груди. Тихо отодвинувшись, он увидел
Так же легко и естественно, как день приходит на смену ночи, Тревельян положил руку ей на грудь и поцеловал в шею.
Почувствовав его губы на своем теле, Клер на мгновение закрыла глаза. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она пошевелилась, переменила положение, и Тревельян оказался на ней. Она почувствовала, что он возбудился. В мгновение ока он превратился из больного ребенка в жаждущего любви мужчину.
Губы его заскользили по шее к уху. Он нежно прикусил мочку. Клер выгнулась и напряглась, а его рука уже ласкала ее грудь. Рука Тревельяна двинулась ниже, к талии, скользнула по бедру к колену. Внезапно он взял Клер за подбородок и повернул к себе ее лицо, чтобы она посмотрела ему в глаза. Как будто хотел, чтобы она поняла, что рядом с ней уже не друг, не пациент, но он, Тревельян, собственной персоной.
Клер не приняла вызова, она не была готова к тому, что прочла в его глазах. Отвернувшись, она прошептала: «Нет!»
Не говоря ни слова, Тревельян отодвинулся, и Клер встала с кровати. Руки ее дрожали, озноб сотрясал тело.
«Мне пора уходить отсюда», — подумала она и двинулась к двери.
— Вы давно здесь? — спросил ей вслед Тревельян. Она остановилась в ногах кровати.
— Две ночи и один день. — Зубы Клер стучали то ли от холода, то ли от страха.
— Вы все это время одна ухаживали за мной?
— Оман помогал мне. — Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.
— А что думают по поводу вашего отсутствия в доме? Гарри, должно быть, очень огорчен.
Клер понимала, что Тревельян говорит все это, пытаясь задержать ее.
— Никто не знает, что меня не было. Сестра сказала всем, что я очень больна и меня нельзя беспокоить. Думаю, она сообщила, что у меня нечто вроде смеси оспы с холерой — очень заразная болезнь! — Она наконец посмотрела на Тревельяна. Как это она до сих пор не замечала его густых длинных ресниц?! Он улыбнулся.
— Как вы добры, и какая замечательная у вас сестра.
— Сара сделала это не бесплатно. Она на три дня одолжила изумруд у Омана и передала через него, что я должна отдать ей мой рубиновый браслет.
— И вы согласились.
— Конечно. Мне все равно. Я не люблю рубины. Они напоминают капли крови. Я предпочитаю изумруды. Они похожи на свежую зелень.
Тревельян закрыл глаза и откинулся на подушки.
— Благодарю вас.
Клер не удержалась и взглянула на него. Она все еще ощущала его поцелуи на своей шее.
— Думаю, теперь все будет в порядке. Оман говорит, что, когда эти приступы проходят, вы чувствуете себя нормально. А теперь мне пора.
Тревельян открыл глаза, и она увидела в них мольбу.
— Пожалуйста, не уходите.
Она знала, как редко этот человек говорит кому-нибудь «пожалуйста».
— Но я должна… Я не могу дольше оставаться… Тревельян улыбнулся своей все понимающей улыбкой.
— Вы хотите уйти, потому что я поцеловал вас, да?
— Вы не должны были этого делать, — тихо ответила Клер. — Мы не должны… не должны…