Германский вермахт в русских кандалах
Шрифт:
— Так аккуратно, что даже рваного следа не видно! Какой ты у нас молодчинушка, Женечка!..
— Да это же клей все резиновый, — отвыкший от доброго слова, говорил дядя Женя Уваров, как оправдывался. От смущения он попытался с ноги на ногу переступить, и колени его слегка приподнялись одно за другим, но ботинки, как желтые глыбы, отделяться от пола никак не хотели.
«Как петух Ландаренчихи-бабки, когда в смолу асфальтовую вляпался, — подметил Валерик. — Петух так же дергал ногами и крыльями даже махал, а ноги его оставались в смоле и двигаться не хотели… Радуется
Теперь фотографий отцовских, в рамках картонных, было в комнате две. Одна над столом, вместо той «неразборчивой» старой. Другую — на тумбочку мама поставила и сказала при этом:
— Чтоб не путал отца своего с Фрицем каким-то.
«С Фрицем каким-то! И не какой-то он, а настоящий! Жаль, что ты дяде Жене доверила фотографию склеивать!»
— А Фриц, зато, ходики бабушке Насте отладит… когда-нибудь. Вот….
Но мама с Уваровым заняты были своим разговором и Валеркиных слов будто бы не расслышали.
Дядя Женя внушать продолжал, что резиновый клей — это вещь! Это вам не конторский кисель:
— Ну, что еще склеить? Давайте, пока флакончик при мне. Испаряется быстро, мерзавец. На бензине же он потому что. А бензин не какой-нибудь там, а наш! Авиационный! Я его нюхаю вместо духов, ей-Богу! Может, мне не поверите, но такое приходит из прошлого! Сказка сплошная! А сказка была потому, что мы со Степой тогда военными летчиками были. Пилотами Военно-воздушного флота Советского Союза! И воевали достойно. Любой из нас готов был идти на таран, чем сдаваться врагу.
— А на таран — это страшно? — Валерик спросил.
— Знаешь, брат, все так быстро случилось… Как вспышка! Было жутко и весело, что погибаю героем… Вот мой МИГ-3, рев мотора. Вот немец на «мессере». Вот он жестами мне объясняет, чтоб я шел на посадку за ним. И ржет во всю харю немецкую! Вот брызги летят от фонаря его кабины и хари его фашистской. Глохнет мотор моего самолета. Тишина. Немцы шарахнулись по сторонам. Я вываливаюсь из кабины и падаю… Мне казалось тогда, что за мной наблюдает весь Советский Союз, в том числе и товарищ Сталин. И Неля…
Усмехнулся Уваров и головой покрутил бесшабашно:
— А теперь вот этому самому верить не хочет никто! Бляха-муха. Свидетелей не было. Погибли они, мои братья-товарищи. А я как докажу? Я ж не летчик теперь. Я теперь человеческий мусор. Дядя Ваня меня не возьмет на корявки. Если на кости только. Они у меня в комплекте. Кроме зубов. Зубы мои за Одером, в Морицфельде, а железные в Гомеле вставили. Зубы имеются, да бывает, что есть ими нечего…
— Встретиться с Нелей ты не решился, конечно, — попыталась мама сменить разговор.
— Дак вот получается что… Будто я выжил нарочно, чтоб выпить на Нелиной свадьбе. В прошлом невесты моей. И я действительно выпил за новое счастье ее и за светлую память о летчике Женьке Уварове.
На Уварова мамка глянула с любопытством.
— Дело тут, видишь, какое, Аленка, — раздумчиво начал он. — Там, в плену и
— Эта влюбленная девочка вызывала дикую ревность у поклонниц твоих настоящих, — заметила мама. — Наверно, для этого ты держал при себе эту школьницу-куклу… Потолки вот картошку. Сегодня толченка у нас с салом и луком, а к ней огурцы малосольные. Нашей бабушки Насти любимое блюдо. «Вкуснотище!» — название этой еде.
«Обжираловку мамка готовит, чтоб накормить дядю Женю».
— Неля моложе меня на одиннадцать лет, — разминая картошку в кастрюле, продолжал дядя Женя. — Эта разница в юности очень заметна. Но это мне не мешало всех красивых любить и попутно за Нелей ухаживать… Извини меня, Леночка, я Степану завидовал… Ты мне нравилась очень.
«Разве можно такую красивую мамку любить некрасивому!» — возмутился Валерик, насупившись.
— Расскажи-ка нам лучше, как на свадьбу попал. Пригласила тебя или сам напросился?
— Что ты, милая, что ты! — ужаснулся Уваров. — «Напросился»! Ты скажешь. Я издали думал взглянуть. Постоять в стороне незамеченным.
— Что ж тебя потянуло туда? Просто выпить?..
— Ну, и выпить, конечно. И душу свою потерзать… Да я и сейчас не могу рассказать, что сильнее меня притянуло к дому Нелиному, до боли знакомому еще с довоенной поры. Да еще как притянуло!..
Закончив картошку толочь, на Степанов портрет, что на стенке висел перед ним, загляделся. И будто портрету рассказывать стал:
— Чтоб меня не узнала, на глаза нахлобучил пилотку… Сколько раз я Нелечку видел на рынке, у здания банка. Она в банке работает кем-то… То были тайные встречи мои, из-за дерева. Посмотрю, потерзаюсь и… радуйся, Женька. А тут тебе — свадьба!
Спрятав руки в карманы, Уваров поддернул штаны:
— Ну, пока я топтался у самых ворот, Ромка-Зис подрулил, однорукий водитель «Катюши» с двумя орденами Славы. Это он от прислуги узнал, куда столько рыбы она закупает. И про свадьбу узнал. И про то, что в летах женишок, но человек благородный — начальник Рабкоопа какого-то. И что инвалидам войны, но не всем, поднесут по стаканчику водки.
Базарную братию нашу известие это очень взбодрило.
Ромка увидел меня и орет: «Чо, Летун, долго целишься! Газуй-ка за мной!.. А морду пилоткой зачем зачехлил? Чтоб не узнали?»
Я смолчал, от кого я тут прячусь. И что Нелю когда-то моею невестой считал. Ромка об этом не знал. И что я Уваров — тоже не знал. Для всех на базаре я был Женька Летун, или просто Обкусанный… А пилотку, действительно, я распустил и спрятался в ней вместе с ушами. И, как из норки, выглядывать стал, опасаясь быть узнанным Нелей.