Гермес
Шрифт:
Больше всего его заинтересовал один дворец. Это палаццо находилось в центре города и было, по-видимому, главным элементом его архитектуры. Как и все дома, палаццо было белым, с изящными мавританскими балкончиками и лепными нишами удлиненных кверху окон. Вход стерегли два льва, геральдических зверя, а сами двери были из палисандра. Мес вошел и стал свидетелем и внутреннего великолепия палаццо. Здесь было много статуй, и зеркал, и картин, и старинной дорогой мебели, и пышных, скрадывающих шаги ковров, и Мес любовался всем этим. Живопись, как он приметил своим взглядом знатока, была подобрана со вкусом, сообразно стилю, в котором была выдержана каждая комната, и многие
Дело в том, что герр Магнус Мес, даже если брать во внимание очень широкие его познания сразу во многих областях, крайне плохо знал существ, которые могли быть сравнимы с ним. Он был в курсе дел Семьи, неплохо ладил с Детьми Нуна, но про других знал плохо или просто ничего. Конечно, он понимал, что прочие Пантеоны узко национальны, а его Семья интернациональна только в силу своей чрезвычайной разветвленности и многочисленности. Кроме того, многие из его Семьи в прочих семьях также играли свою роль, но уже под другими именами и даже в другом обличье. Но были и такие Пантеоны, пантеоны людей дальних, племен затерянных, варварских, членов которых не знал ни он, ни кто-либо другой из Семьи. Пантеоны эти отличались резкой национальной специфичностью, и поэтому они были недоступны их пониманию, а следовательно, отталкивали. Но, как ни сложились обстоятельства, члены тех семей тоже пострадали от власти Адониса, которого называли по-разному, и тоже обладали способностью творить Вихрящиеся Миры. Так что этот мир был, по-видимому, одним из тех, куда никогда не попадали члены Семьи Меса.
«И не будет ни эллина, ни иудея…» Вот чем он их приманивал, и они по обыкновению своему непревратно толковали его слова. Прямой смысл: течение времени, его религия и их вера размоют национальные черты, и не будет уже ни эллина, ни иудея. Все гениальное просто: он по-другому взглянул на людей, — не как на объект наслаждения, не как на немощных червей, не как на и так страдающих от жестокостей жизни и неба, коих нужно спасать, но как на силу, способную вознести, возвысить. Впервые его вера поднялась над жесткими бордюрами родной крови и стала — всемирной. Что боитесь, маловеры? Не будет уже стона и скрежета зубов, а будет град небесный, новый Иерусалим, и потекут реки молочные. Только терпите, смиритесь, усмирите самих себя. Все гениальное просто, но сложно людям усмирить себя. Чуть возвысятся — и возносится их гордыня вверх, как флаг неприятельский вздымается над войском несметным. Возомнили о себе — и поклоняются истуканам, забыли бога истинного. Мнят о себе чрезмерное, вызывают у себя мысли гордые, мысли сумрачные. Эти-то мысли, таящиеся в голове человека, как хищный кайман прячется в грязи болотной, и есть яд, отравляющий бытие таких, как Адонис. Брызги этого яда несмываемы, их не вытравишь ни бумажным колпаком еретика, ни чтением благостных книг, написанных черствыми и грешными ханжами. Оно, это зелье, и заставляет жить древних дьяволов, в которых уже давно никто не верит.
Мес повернулся, чтобы идти и покинуть этот заброшенный, погибающий мир, но на пороге столкнулся с Вольдемаром Пилем. Тот запыхался и смотрел удивленно.
— Один шанс из тысячи, — произнес он, борясь с одышкой. — Я знал, что ты где-то в чужом мире, но совсем не ожидал, что именно здесь. Какой же я везун!
— Чей это мир?
— Не знаю. Я здесь никогда не был. Послушай… Но давай сначала присядем.
— Опять
— Опять. Я чувствую свою вину, что вытащил тебя на Землю, а тут все и началось. Я ведь выступил в роли добровольного советчика. Но это принимает дурной оборот.
— Что, опять Гогна?
Пиль невесело хмыкнул.
— Гогна, — сказал он, — стали этаким гипотетическим символом невидимой, но существенной опасности. Сейчас дело не в них. Вернее, в них, но уже в другом ракурсе. Я думал, что ты почувствуешь это на Буле.
— Я и почувствовал.
— Что? Что именно почувствовал ты?
— А то, что и на этот раз не обошлось без нашего новоиспеченного Сатаны.
— Правильно. Сначала он стал Архонтом…
— Ты, надеюсь, не собираешься взваливать всю вину за это на меня?
— Пока тебя никто не трогает, — покачал Пиль головой. — Но дело все серьезней и серьезней. Для Сутеха объявление Сатаною не опала, а награда. Он очень горд этим. И лезет дальше.
— Куда дальше-то?
Взгляд Пиля приковал его к месту.
— И впрямь, дурацкий, нудный у нас разговор выходит… Тут цепочка не очень длинная. Твой знакомец Зет Браганса, кого обозвали Антихристом, стал для Гогна — только, пожалуйста, не вздрагивай так, да, да, они здесь очень даже причем, — стал для них нечто вроде яркого маяка в ночи. И они потянулись к нему, повлеклись, как идут на огонь хищные рыбы. Они пришли к нему.
— И что? Они его убили? — поинтересовался любопытствующий Мес.
— Нет. — Удрученный его непониманием Пиль сморщился. — Я тебе о чем толкую? Они стали его слугами. Понимаешь? Ведь он — ходячий символ неверия, так же как Сет — символ извечного противления. Браганса и Сет столковались между собой, и я думаю, что они заключили союз с Гогна.
— Как? — вскочил побелевший и нахмурившийся Мес. — Союз? О чем? Откуда ты знаешь?
— Ховен мне кое-что поведал, — сообщил Пиль. — А ему в припадке самовлюбленности рассказал Сутех.
— Что это за союз?
— Не знаю. Кстати, ушел Лента.
Мес застыл.
— Что? — наконец сказал он. — Не может быть!
— Не знал, что это будет иметь для тебя хоть какое-то значение. — Я начинаю понимать…
— Все верно, — подтвердил его догадку Пиль. — Да. Сутех хочет посадить одного из Гогна на Архонтство.
— Боги Хаоса! — прошептал Мес, до которого только сейчас дошло. Великий Хаос! Да это же чудовищно! Сутех спятил!
— Я тоже так думаю, — кивнул Пиль. — Модерата оплакивает смерть сына. Малларме куда-то пропал. Все разбежались. Это самый удобный момент.
— Кто из Ангелов знает об этом?
— Никто. Иначе это уже вызвало бы бойню.
Мес встал и начал ходить. Пиль следил за ним одними глазами.
— Где Браганса и Гогна? И где Сутех?
— Сутех на Земле, в своем храме, — ответил Пиль. — А Браганса… тебе это не очень понравится.
— Где он?
— Там, где твое любимое святилище.
Мес остановился.
— Арелла! — прошептал он.
— Да, там. Он все еще король, но сейчас его амбиции разгорелись. Он объявил себя Rex mundi.
— Ховен, мерзавец! — скрипнул зубами Мес.
— Он — тоже орудие Сета. Он ведь сыграл и на его жажде действий, кровожадности, и на твоей ненависти к Адонису.
Мес задумчиво поковырял обивку кресла.
— Вскоре исчезнет Модерата, — сказал Пиль. — И знаешь как?
— Знаю, — обронил Мес.
— Ну да, это ведь ты притащил сюда воду Стикса.
— Что придумал Сет?
— С ее уходом освободится второе место в Буле. Но он пойдет и дальше. Он станет уничтожать оставшихся. Он хочет составить Буле из Гогна.