Герои 1812 года

Дуров Валерий Александрович

— Какую? — спросил король. — Я охотно сделаю угодное вам.

— Не забыть о награждениях офицера сего, который меня к вам представил.

Король усмехнулся, и, поклонясь, сказал мне:

— Я сделаю все, что только можно будет, — и на другой день г. Этиен был украшен орденом Почетного Легиона.

Король приказал отправить меня, в сопровождении адъютанта своего, в главную квартиру императора Наполеона, находившуюся в г. Смоленске. С большим трудом переправились мы через сожженный нами городской на Днепре мост, который кое-как французами был уже исправлен. В глубокую полночь привезли меня в Смоленск и ввели… в комнату довольно большого каменного дома, где оставили меня на диване».

Первые дни плена

«…На другой день

поутру явился ко мне известный всем главный доктор французской армии Ларрей. Он осмотрел и перевязал раны мои, и так как лично я его не знал, то объявил мне между прочими своими рассказами, что он главный доктор армии, что он был с Наполеоном в Египте и что он также имеет генеральский чин. Расспрашивая меня или, лучше сказать, сам мне все рассказывая, он спросил меня, не знавал ли я когда в Москве доктора Митивье? Когда я ему отвечал, что я его очень хорошо знал и что даже лечился у него в Москве, то он предложил мне, не хочу ли я его видеть, ибо он находится в Смоленске при главной квартире армии, и потому он может тотчас прислать ко мне. И в самом деле через час явился ко мне г. Митивье, коему я весьма был рад, ибо он один был из всех тогда окружавших меня, коего я знавал когда-нибудь. <…>

На третий день поутру вошел ко мне французский генерал Дензель, комендант главной квартиры Наполеона, и, между прочим, сказал мне, что он имеет приказание узнать от меня, куда я хочу быть отослан, ибо по причине совершенного разорения Смоленска оставаться в оном мне никак невозможно. Я отвечал ему, что для меня все равно, где б мне ни приказано было жить, и что я в положении моем располагать собою не могу; но если сие сколько-нибудь зависеть будет от моего желания, то я хотел бы только того, чтоб мне не было назначено местопребывание в Польше; во всяком же другом месте для меня все будет равно, только чем ближе будет к России, тем лучше, а потому, если бы можно было, я хотел бы, чтоб меня отослали в Кенигсберг или Эльбинг, уверяя, что я в обоих сих городах могу жить очень покойно и приятно, что я и предоставил совершенно на волю его. <…> Под вечер того дня, когда я сидел в моей комнате один, размышляя о горестном положении моем, на дворе уже было довольно темно, дверь моя отворилась, и кто-то, вошед ко мне в военном офицерском мундире, спросил меня по-французски о здоровье моем. Я, не обращая большого внимания, полагая, что то был какой-нибудь французский офицер, отвечал ему на вопрос сей кое-как, обыкновенною учтивостью. Но вдруг услышал от него по-русски: „Вы меня не узнали, я Орлов, адъютант генерала Уварова, прислан парламентером от главнокомандующего с тем, чтоб узнать, живы ли вы и что с вами сделалось?“ Сердце во мне затрепетало от радости, услышав неожиданно звук родного языка;я бросился обнимать его, как родного брата. Орлов рассказал мне беспокойство на мой счет моих братьев и главнокомандующего, ибо никто в армии нашей не знал, жив ли я еще и что со мной случилось. Предавшись полной радости и считая, что никто не будет понимать нас, если будем говорить по-русски, я стал было ему рассказывать разные обстоятельства, касавшиеся до военных наших действий, но вдруг отворилась дверь, и из-за оной показалась голова. Это был польский офицер, проведший ко мне Орлова, который напомнил ему, что на сей раз более он оставаться у меня не может; и я должен был с ним расстаться. При прощании нашем Орлов обещал мне, получа депеши, прийти еще раз проститься со мною; но, как я после узнал, сделать ему сего не позволили, и я уже более не видал его.

На пятый или шестой день после несчастного со мной происшествия вошел ко мне молодой человек во французском полковничьем мундире и объявил мне, что он прислан ко мне от императора Наполеона узнать, позволит ли мне здоровье мое быть у него, и если я сделать сие уже в силах, что он назначит мне на то время…»

Встреча с Наполеоном

«Перед домом бывшим Смоленского военного губернатора, где жил Наполеон, толпилось множество военных…

…Лакей впустил меня одного в ту комнату, где был сам император Наполеон с начальником своего

штаба.

У окна комнаты, на столе, лежала развернутая карта России. Я, взглянув на оную, увидел, что все движения наших войск означены были воткнутыми булавочками с зелеными головками, французских же — с синими и других цветов, как видно, означавшими движение разных корпусов французской армии. В углу близ окна стоял маршал Бертье, а посреди комнаты император Наполеон. Я, войдя, поклонился ему, на что и он отвечал мне также очень вежливым поклоном. Первое слово его было:

— Которого вы были корпуса?

— Второго, — отвечал я.

— А, это корпус генерала Багговута!

— Точно так!

— Родня ли вам генерал Тучков, командующий первым корпусом? [13]

— Родной брат мой.

— Я не стану спрашивать, — сказал он мне, — о числе вашей армии, а скажу вам, что она состоит из восьми корпусов, каждый корпус — из двух дивизий, каждая дивизия — из шести пехотных полков, каждый полк — из двух батальонов, если угодно, то могу сказать даже число людей в каждой роте.

13

Третьим корпусом — ошибка автора (издателя).

Потом, помолчав несколько, как будто думая о чем-то, оборотясь ко мне, сказал:

— Со всем тем, что его (Александра I. — М. К.) очень люблю, понять, однако же, никак не могу, какое у него странное пристрастие к иностранцам, что за страсть окружать себя подобными людьми, каковы, например, Фуль, Армфельд и т. п., людьми без всякой нравственности, признанные во всей Европе за самых последних людей всех наций? Как, неужели бы он не мог из столь храброй, приверженной к государю своему нации, какова ваша, выбрать людей достойных, кои, окружив его, доставили бы честь и уважение престолу?

Мне весьма странно показалось сие рассуждение Наполеона, а потому, поклонясь, сказал я ему: „Ваше величество, я подданный моего государя и судить о поступках его, а еще менее осуждать поведение его никогда не осмеливаюсь, я солдат, и, кроме слепого повиновения власти, ничего другого не знаю“». <…>

На вопрос, может ли Тучков писать государю, Павел Алексеевич ответил отказом, но согласился написать брату. Наполеон просил его в письме оговорить то, что французский император желает только мира и предлагает вступить в переговоры. Письмо было написано и отправлено в главную квартиру. Ответа Наполеон не получил. «Продержав меня у себя около часу и откланиваясь, он советовал мне не огорчаться моим положением, ибо плен мой мне бесчестья делать не может. Таким образом, как я был взят, — сказал он, — берут только тех, которые бывают впереди, но не тех, которые остаются назади».

Из Смоленска Павел Алексеевич был отправлен во Францию. Известие о гибели двух братьев, Николая и Александра, которых в последний раз он видел перед сражением под Лубином, застало его в дороге. Тяжело пережил он эту весть. Сердце его рвалось в Россию, домой, хотелось утешить мать в этот страшный час, но колеса дорожной кареты уносили его все дальше из родных мест, и изменить свою судьбу он был не волен.

Во Франции некоторое время он прожил в Меце, затем переехал в Соассон, потом в Ренн. К сожалению, ничего не известно о том, как прожил он эти годы, но то, что он испытывал при этом, испытывал и испытывает до сих пор всякий русский, которого отрывают от родной земли.

В 1814 году русские войска вступили в Париж, и П. А. Тучков явился к императору. Александр всячески обласкал старого воина и немедленно предоставил ему отпуск.

Встреча с матерью была полна печали, и радость свидания с сыном не могла ее рассеять. Казалось, ничто не могло вывести Елену Яковлевну из состояния душевной опустошенности. Удар, обрушившийся на нее смертью двух сыновей, оказался слишком тяжелым. Она утратила способность видеть и радоваться всему земному.

В 1815-м Тучков вновь возвращается на военную службу и участвует в походе во Францию.