Герои 1863 года. За нашу и вашу свободу

Коллектив авторов

Немедленно нарядили следствие, а вскоре состоялся суд. Признанные главными зачинщиками были уволены со службы и посажены в модлинские казематы: поручик 5-го стрелкового батальона С. Ю. Гот-ский-Данилович на девять месяцев, а поручики б-го стрелкового батальона П. И. Огородников и Олонецкого пехотного полка Е. И. Зейн на один год. Более двадцати из остальных участников панихиды были переведены в разные части, расположенные, как тогда говорили, внутри империи.

Поляки также ответили политическими демонстрациями на казнь русских офицеров. Газета «Рух» («Движение») призвала весь край почтить панихида^ ми казненных мучеников, назначив для этого день

29 июня (11 июля). Панихиды в честь Арнгольдта и его товарищей

состоялись и за пределами Польши: 1 июля в Петербурге (панихиды в трех местах заказывали двое неизвестных мужчин), а 6 июля в Боро-вичах, где в панихиде участвовало девять находившихся на геодезической практике слушателей Академии генерального штаба.

Как уже говорилось, после покушения на Лидерса Потебня не вернулся в свой полк, а перешел на нелегальное положение. 15 июня при помощи Домбровского и его близких он был вывезен железнодорожниками на дрезине за Прагу, предместье Варшавы. Началась полная опасностей жизнь профессионального революционера. Трудностей прибавилось много, но появилась возможность в любое время поехать, куда ему было нужно. Потебня давно хотел встречи с издателями «Колокола». Не дождавшись ответа на прежние свои письма, офицеры «прислали в Лондон Потебню», писал об этом Герцен.

О чем шел разговор между Потебней и издателями «Колокола»? Отчасти об этом можно судить по тем письмам, которые Герцен получил от армейской организации. Одно из них было процитировано в «Колоколе» 1 июня 1862 года. Герцен привел из него всего три отрывка. Офицеры писали о своем сближении с поляками, которые охотно помогают русским революционерам; о своей готовности принести искупительную жертву «с возможно большею пользою»; о том, что они «не самолюбивы» и не претендуют ни на какую ведущую роль, а трудятся только из-за сознания, что в общем улье будет капля и их меду. Несомненно, Герцен из конспиративных соображений не воспроизвел самого основного, ради чего письмо было написано, — выражения готовности офицеров принять участие в польском восстании, их стремления принести пользу революции в России. Это ясно из того, что Герцев приветствовал авторов письма, как «будущих воинов русского земства». Автором этого письма Потебня, вероятно, не был — он почти одновременно писал Герцену другое письмо, датированное 7 июня.

Это письмо известно по некрологу Потебни, написанному Огаревым и напечатанному в «Колоколе» 1 мая 1863 года. Оно тоже приведено не полностью. В опубликованном отрывке Потебня объяснял, что офицеры примут «прямое участие» в польском восстании, и просил Герцена высказать свое мнение об этом. Нет сомнения, что Потебня писал в письме и о другой стороне дела. Офицеров в их трудном положении поддерживала надежда, что участие в польском восстании будет для них не только благородным «мученичеством», а прямой помощью русской революции.

Потебня был полон энергии, нетерпения. Он рассказывал о настроении армии в Польше, повторяя то, что писал 7 июня. Его рассказ сохранил в памяти В. И. Кельсиев. Кельсиев видел Потебню в Лондоне всего раз, у Бакунина, но молодой офицер ему запомнился как человек «без ран, без сомнений, без фраз», «так и дышит верою, и все это так просто, без рисовки». По словам Кельсиева, Потебня заявил, что «положение армейской организации крайне затруднительно», потому что она «почти не в силах удержать восстание наших войск». «Недовольство правительством, — говорил он, — превосходит всякое вероятие. Солдату совесть запрещает разгонять толпы, идущие за духовенством с крестами, со свечами, с пением молитв. Начальство держит его всегда наготове; это его раздражает и заставляет желать, чтоб поляков не вынуждали к демонстрациям; а неумеренные и неосторожные офицеры внушают ему, что не будь начальства, не будь у правительства прихоти держать в подданстве поляков, и солдатам было бы легче, и наборов у нас было бы меньше».

Потебня хотел, чтобы Герцен и Огарев одобрили то

решение, к которому пришли он и его товарищи, с которым считались и польские революционеры: армейская организация поддержит польское восстание, а в случае успеха поляки помогут им стать основой вооруженных сил революционной России. Герцен и Огарев решились не сразу. Многое их останавливало. Их беспокоила ответственность за те жертвы армей-окой организации, которые будут неизбежными, если польское движение пойдет по шляхетскому, националистическому руслу, если не оправдаются расчеты на революцию в России в близком будущем. «Мы медлили целые месяцы», — писал позже Герцен о своем ответе офицерам в Польше.

Герцен и Огарев убеждали Потебню, что восстание в России требует огромной предварительной подготовки. Огарев делился с ним своими мыслями об этом. Во время долгих разговоров они сдружились, Огарев полюбил Потебню как сына. Потебня воспринял многие мысли старого революционера, горизонт его расширился. В свою очередь, общение с Потебней, его рассказы оставили существенный след в памяти Огарева.

Друг и соратник Герцена много размышлял над вопросом о роли армии в военно-крестьянском восстании. Он считал, что задачи революции в России сможет осуществить только народная власть — Земский собор, вопреки воле царя. Восстание неизбежно, говорил Огарев, но его надо «устроить и направить в разумном порядке, отнюдь не кровопролитно и не разорительно. Такое восстание, идущее строем, можно только образовать в войсках».

Огарев придавал огромное .значение офицерским организациям, которые должны повести за собой солдат, став авангардом военно-крестьянского восстания. Главную роль, по его мнению, следовало отвести войскам, стоявшим на окраинах России: на Кавказе с Доном и Черноморьем, на Урале с Приволжьем, в Польше с западными губерниями.

Огарев собирал сведения о местах сосредоточения и настроениях отдельных родов войск. Огарев считал, что если восстание совершится только в Варшаве и Киеве (то есть в Польше и западных губерниях), то «оно пойдет в междоусобие», превратится в войну между поляками и русскими. Чтобы стать народным освобождением, восстание должно идти от всей периферии одновременно. Такому восстанию царизм не сможет оказать значительного сопротивления, и этим будет устранено большое кровопро-

литие. «Это скорее мирно-завоевательный поход», — думал Огарев. В своих заметках он писал: «Образовавшись» общества должны принять начальство над войсками и вести их таким образом со всех сторон на Москву и Петербург, всюду подымая народ на содействие и умножаясь прибылыми охотниками-ратниками, оставляя по дороге села и города утверждать сами свой внутренний порядок с упразднением казенного чиновничества и клича клич на общий Земский собор».

В то время Огарев мало вёрил в успех польского восстания. Он был убежден, что во главе восстания окажутся националисты из числа приверженцев Ме-рославского, а «вмешательство Мерославского везде было порукою за неуспех».

Личное общение с Потебней помогало Герцену и Огареву преодолеть недоверчивое отношение к силам и перспективам польского восстания. «Рассказы Потебни окончательно убедили Герцена и нас всех, что дело идет положительно не на шутку», — вспоминал Кельсиев. Потебня был живым свидетелем силы и влияния радикалов в партии красных. Он не отрицал, что «мерославчики» играли немалую роль в движении, но высказывал уверенность в победе сторонников русско-польского революционного союза из девицы красных. Герцен, неизменно поддерживавший право Польши на национальную независимость, не был еще уверен в демократической программе польского движения. Он предлагал Потебне внимательнее «присматриваться» к внутренним силам и противоречиям в нем, чтобы жертвы армейской организации не оказались напрасными, бесплодными для России, принесенными за «чужое дело». Можно вполне понять и оценить осторожность Герцена.