Герои Древней Руси

Яхнин Леонид

Ничего не рассказал Садко, но уж больше в море не выходил. А ходил он иногда на берег малой речки Чернавки, трогал струны гусель своих волшебных и пел:

– Плывёт утка-селезенка, Плывёт утка-селезенка Тихою водою, тихою водою…

И тиха была речка Чернавка, лишь грустно плескала волной о берег песчаный. То ли спал в то время Царь Морской. То ли не до пляски было ему, когда любимая

младшая дочь Чернавка печалится о муже своём Садко и слабо вздыхает, будто волна речная.

Да и Садко невесело. Наигрывает он на гусельках волшебных и поёт:

– Она много матка-Волга в себя рек побрала,Побольше того она ручьёв выпила.Давала плёсы она долинские,А горы-долы сорочинские.Устьев пустила она ровно семьдесят,Широк перевоз да под Новым-градом…

Герои народные.

По мотивам летописи Повесть временных лет

Соколик и воевода Претич

Он был маленький, щуплый. Рубаха, оттянутая ветром, билась на спине белым крылом. Казалось, вот-вот унесёт его со стены. Но он цепко стоял, уперев босые ноги в тёплый от солнца бревенчатый настил. И глаз у него был цепкий, острый. Соколиный. Его так и прозывали – Соколиком.

Плотно обложили Киев печенеги^*. Обжились у стен его, на берегу быстрой Лыбеди^*. Который день уже не могут прорваться гонцы к своему князю Святославу, что стоит, ничего пока не ведая, с дружиной на Дунае. А в городе уж ни крошки хлеба, ни жбана^* воды.

Соколик видит печенежский стан. Телеги, крытые вытертыми бычьими шкурами. Коптящие костры. Вот кривоногий печенег с трудом волочит по земле тушу освежёванного телёнка. Тянется за ним широкая кровавая полоса. И кожаная куртка забрызгана кровью.

Бритая голова, похожая на тыкву с усами, лоснится, блестит на солнце. Он смешно раскрывает рот, выпучивает глаза – кричит что-то, а слов не слышно. Наконец, дотащил тушу, кинул у костра. Другой печенежин коротко махнул кривой саблей, отхватил лоскут мяса.

Соколик сглотнул слюну. Но вдруг громко рассмеялся. Печенежин вместо того, чтобы сунуть мясо в угли костра, затолкал его под седло своей каурой лошадки. Бедняжка вздрогнула, заплясала. Печенежин одним махом вскочил в седло и понёсся меж телег, костров, кожаных кибиток. Он высоко подпрыгивал в седле и дико взвизгивал. Наконец, взмыленная лошадь остановилась. Печенежин выхватил из-под седла дымящееся от горячего лошадиного пота мясо и стал жадно раздирать его зубами. Потом схватил пузатую

кожаную баклагу, запрокинул голову, и струя белого пенистого кумыса^* ударила ему прямо в горло. Соколик даже видел, как лопались кумысные пузырьки на кончиках его повисших усов.

Не мог больше Соколик смотреть на еду. У него кружилась от голода голова, всё его тощее тело била дрожь. И он поскорей перевёл взгляд на тот, низкий берег, где в сизой дымке расплывались пятна берёзовых колков и дубовых рощиц, и заваливались за горизонт летучие купы облаков.

Но что это?.. Не берёзовый ли перелесок сдвинулся с места? Нет! Острый глаз мальчика ухватил еле заметное движение. Густая поросль пик. Серебряными лепестками вспыхивают вдали стальные шлемы.

Моховыми лоскутами опадают на шеи коней гривы.

Движется рать! Неужто князь Святослав? Заждались его в Киеве. Все глаза проглядели. А он его увидел.

Первый. И Соколик кубарем скатился со стены.

Он громко бил босыми ногами по укатанной глинистой дороге, красная пыль прыскала в стороны. Степенные старики укоризненно качали головами вслед беспечному озорнику. Из окна чьей-то избы вылетел скорбный девичий плач:

– Порастроньтесь, люди добры-ии! С гор катитесь, ручьи вешни-ии, Вы размойте пески жёлты-ии…

«Опять кто-то умер», – подумал Соколик.

Но он не остановился. И попривык уже за время осады к смертям, да и торопился к тому же. Надо старейшин упредить!

Однако старейшины уже знали, что это не княжеская дружина, а воевода Претич. Рать у него мала, потому он и не думает сам нападать на печенегов, а послал гонцов к Святославу. Да когда же они поспеют, коли мор в Киеве неслыханный? И некому скоро будет на стенах стоять, оборонять город. Кабы ударить на печенегов с двух сторон разом – от городских ворот да с того берега реки. Но сговориться с воеводой Претичем никак нельзя. Не пройдут вестники через лагерь печенегов, не проскользнут мимо стражей, не проползут сквозь кольцо телег и кибиток.

– А я? – вдруг неожиданно для себя вмешался Соколик. – Я смогу. Ужом проползу, лисицей проскользну. Я маленький, увёртливый.

С каждым словом он становился всё уверенней, напористей. Все молчали. Но он слышал в этом молчании недоверие, сомнение. Ну как мальца посылать на такое дело?

– Можно мне? Можно? Я и язык печенежский знаю. Вот. Слушайте! – Соколик вытянул шею и гортанно, будто птица степная, прокричал: – Тягри!

– Это что ж такое? – удивились старейшины.

– На их языке значит «бог». А вот ещё. Кок! Это небо. И етмяк – это хлеб. Ну? Пустите?

Старейшины молчали. Но теперь в их молчании было, казалось, и одобрение, и надежда.

– А и вправду послать его? Ишь, какой шустрый.

– Жаль отрока. Попадётся – живым его ироды не выпустят.

– Сдадим город – никто живым не уйдёт. Только разве в полон.

И встал самый старший, сивобородый израненный в былых ратях дружинник Пересвет.

– Иди, отрок, – промолвил он глухо. – Спасай Киев, да будет с тобою Даждьбог – бог солнца, да поможет тебе Стрибог – бог ветра, да поразит поганых громом и молнией беспощадный громовержец Перун!