Герои из-под пера
Шрифт:
Фрол хохотнул.
— Светлеет, — сказал Виктор, приподнимаясь.
— Ничего, успеем.
В руке у Фрола появился револьвер.
В этот момент Виктор заметил в щели между рамой и подоконником, кое-где заткнутой серой ватой, полоску латуни.
Патрон!
Тот самый, видимо, появившийся с первого Фролова визита. В голове его мгновенно сложились последние слова Елохи, "наган" с наградной табличкой и эта застрявшая в щели, обжатая гильзой пуля.
Возможно ли?
— Лучше у машинки, — сказал
— Тогда прошу!
Фрол отступил, открывая ему проход.
— Сейчас.
Виктор спустил ноги, развернулся, опираясь на тумбочку, повел плечами, делая вид, что любуется серой предрассветной мглою за стеклом.
— Давайте-давайте, господин писатель. Без фокусов. Или я вас здесь положу, не доберетесь до своего инструмента.
Фрол захромал по большой комнате, скрипя полами. Прежде, чем он снова заглянул в малую, Виктор успел выковырять патрон и спрятать револьвер под мешковатой кофтой.
— Ну!
Виктор вышел, будто от холода пряча руки.
Фрол оказался рядом. От него пахло псиной и веяло промозглым холодом. С шубы звонко капало на пол.
— Может, хочешь уйти красиво? С пожаром? Я тебе устрою. Инсульт, смерть, головня из печи. Память на несколько лет!
Виктор посмотрел на серые, изогнувшиеся в ожидании губы.
— Нет.
Пустота в глазах Фрола мигнула.
— Ну, как хочешь. Было бы предложено, господин писатель. А то вздумал он людям жизнь менять! За все платить надобно! Где-то, получается, собственным будущим. Той же жизнью, которая одна-единственная.
Виктор подсел к "Юнису". Пальцы его, невидимые под столом, ощупали "наган" Елохина, нашли пустую камору, с легким шелестом отправили в нее патрон.
— О, портвейн! — обрадовался Фрол, обнаружив бутылку рядом с пишущей машинкой. — Не хочешь портвешку напоследок?
— Не пью.
— А зря, — Фрол скрутил колпачок с горлышка. — Там выпить не дадут. Я вот, сука, весь на жажду изошел.
Он опрокинул бутылку, прихватив горлышко губами. В разрезе мохнатого воротника заходил серый кадык.
Виктор воспользовался секундами и подкрутил барабан револьвера, настраивая патрон против ствола. Выстрелит ли? — мелькнула мысль.
— Ну-ка, ты что там? — нахмурившись, опустил бутылку непрошеный гость.
Виктор выставил руку с пистолетом.
— Вот же су… — бледнея, выдохнул Фрол.
Грохот выстрела смял слово.
Кисть толкнуло отдачей. Пуля, посверкивая, словно в замедленной съемке одолела метр расстояния и вошла бандиту в грудь.
Фрол согнулся.
— Убил, — прохрипел он. — Сука какая. По настоящему убил.
Он согнулся еще больше, подгибая ноги, скрипнул каблуком, затем вдруг рывком выпрямился и раскинул руки. Маленькое тело его распухло, выперло из-под шубы и беззвучно лопнуло, рассыпав по полу жирный, темно-серый пепел. Шуба
Вот так я, отстраненно подумалось Виктору. Ни грамма рефлексии. Взял и выстрелил. Ни страха до, ни раскаяния после. Джеймс Бонд, блин.
Он расцепил пальцы.
"Наган" упал на стол. Что-то в нем звякнуло, секунда, другая — и револьвер брызнул деталями, трубками, винтами и скобами, отломился курок, выпал, скатился вниз барабан, отлетела, царапнув щеку, пружина.
За "наганом" распалась и шкатулка, взметнулись опилками плашки и шпеньки, скукожилась и обернулась пылью лежащая на дне бумага.
Лишь красно-белый "Юнис" все еще высился незыблемо.
Виктор потер лицо. Рассвет прилип к занавескам, пополз вверх по дереву, облизывая красным, сахаристым языком краску, сучки, щели, спинку дивана.
Какое-то время Виктор сидел, безучастно смотря на пепел и детали револьвера, затем, вздохнув, пошел за веником и ведром.
Это в фильмах, когда злодей побежден, все обнимаются, радуются, и идут титры. А прибирать за тем же злодеем?
Часа два Виктор устало возился с летучими останками Фрола, подметал и выносил на грядки, отмывал полы и скатерть. Жизнь все еще продолжается, думалось ему. Что дальше? Была почему-то уверенность, что теперь все изменится окончательно. В лучшую сторону. Не сразу, конечно, нет, не сразу. Сразу — это не к нему, он не волшебник…
Но если посчитать: он, Димка Елохин, Танька, Пахомыч, Лидия — людей на общее будущее уже набирается, а там и остальные подтянутся.
Только все же Боголюбск или Богородск?
Виктор задремал, и разбудило его долгое звяканье железа по железу с улицы. На часах было десять сорок. В окно он увидел Егора Соболева на коляске, выбивающего дух из верхнего, неуклюже сваренного уголка калитки.
— Ну что ты стучишь, Егор?
Виктор спустился с веранды, прошлепал босыми ногами к забору.
— Откройте, Виктор Палыч, — попросил Егор. — Разговор есть.
Светлые глаза смотрели ясно.
— О чем же?
Виктор дернул шпингалет, и Егор, натужно краснея лицом, вывернул коляску во двор по мокрым доскам. Он остановился у лавки, скособоченный парень с редкой бородкой в мятых штанах-хаки и тельняшке.
— Вы, говорят, рассказы пишете? — сказал он, рассматривая свои перетянутые скотчем культи.
Виктор сел.
— Кто говорит?
— Мамка говорит. Она ваш рассказ прочитала… — Егор сглотнул. — Ну и… Она, в общем, светится сейчас. Но я хочу вам сказать…
Он потискал подлокотники, потом завозился, забрасывая на плечи сползший вниз, за спину, бушлат.
— Я тебя слушаю, Егор.
— Я хочу вам сказать — не пишите про меня ничего, — угрюмо сказал Егор.
Виктор улыбнулся.