Герои на все времена
Шрифт:
— А чем он плох?! — вскинулась мать. — Сейчас за одно одеяло больше дадут, чем за…
Сукновал, мукомол, племянник мытаря… Хорошо, судья Харитон женат, уж его-то родители не упустили бы.
Девушка сбежала под спор о ценах на перо. Знай Агапе, где сейчас Марк, она бы бросилась за ним в чем была, но певец ушел, то есть это она ушла, потому что спешила домой. Время Всемогущее и дочери его вечные, ну почему, почему она вернулась?!
Если не уснул ночью, на рассвете не уснешь и подавно. Позже — запросто, но когда тьма становится дымчатым хрусталем, просыпается богиня дорог и зовет. Ее зов
— Так я и знал! — подал голос фавн, которого пришлось растолкать, ибо козлоног дрых на дорожном мешке. — Врал ты все. Гулял он… Лежа тоже гуляют, когда гулящие.
— Подвинься! — не стал вдаваться в подробности певец. — Или вставай, если жрать будешь.
— И кушать, и пить. — Козлоног уже сидел на корточках, раздирая пальцами кучерявые лохмы, из которых лихо торчали рожки. — Ты меня разбудил, ты меня и корми!
— Доставай. — Марк кивнул на мешок, который был слишком тяжел, чтоб его волочь до следующей харчевни, где будут песни, а значит, и хлеб, и мясо, и вино. — Что найдешь съедобного — твое.
Фавн и не думал церемониться: поесть он любил почти так же, как поболтать.
— Не приспичило б тебе девулю валять, — объявил он, — я бы к вечеру еще чего припомнил… Нет, ну какова! Один вид, что недотрога, хотя от козы — козленок. Хриса-то…
— Заткнись и жуй. — Марк красноречиво тронул дорожный посох. — Я, к твоему сведенью, ее ни разу не поцеловал!
— Тогда какого… — ошеломленный фавн аж выронил головку сыра, — какого… ушастого уматываешь?
— Про одно дело вспомнил. — Не окажись Агапе столь пуглива, он бы уже заработал счастье на ночь и ярмо на всю жизнь. Что бы он стал делать в этой деревне? Что бы делала Агапе на дороге? Она не канатная плясунья, ей нужен дом, ему — нет.
— Ты не вернешься, — изрек фавн, вздохнул и занялся сыром. — У нас есть дар предвидения… Время его не отобрало, просто мы почти передохли…
— Что ж тогда ерунду несешь, провидец?
— А прошлое мы не видим, — выкрутился козлоногий. — Откуда мне знать, спал ты с девой или нет. Вот что не выйдет у вас ничего, знаю. Вино тоже мое?
— Твое. А что ты еще видишь?
— А ничего не вижу! — сощурился фавн. — Ни дома тебе не вижу, ни жены, ни денег, пыль сплошную… Ну, и вино. Догонит оно тебя, и правильно. Что ищешь — не найдешь, так хоть пьян будешь, а пьяному умирать и то весело, хотя тут с тобой что-то не то… Не людской твоя смерть выходит, то есть совсем она не выходит!
— Без смерти я как-нибудь обойдусь. Ладно, прощай, раз не свидимся.
— А может, и свидимся, — сменил гнев на милость фавн. — Вот брошу свои овражки и подамся… куда-нибудь. Полтораста лет здесь сижу, надоело… Может, своих найду. Ну не переели же их, в самом деле?!
— Тогда ищи меня в пыли! — Марк привычно подхватил полегчавший мешок и приладил поверх него китару. Ему уже хотелось шагать под светлеющим небом, глядя, как меркнут звезды и черные силуэты распадаются на деревья и дома. Он уже шел, напевая что-то пока непонятное, радуясь утру и вспоминая вечер. Рыжее небо, облачная охота, ожидание… Хорошо, что ничего не случилось: выпитая любовь становится головной болью, недопитая — песней. Песни так и приходят, проступают сквозь скрип дорожной пыли, обрастают словами, бередят душу, пока не стекут с языка и пальцев, став чем-то сразу твоим и
За спиной кричат петухи, восток наливается розовым, шелестят еще не облетевшие ветви. Холодно, радостно, и как же много дарит дорога, если ей служить и молиться, если вверить себя ей и только ей. Уходить от несбывшегося в рассвет — это как срываться с тетивы и лететь к солнцу, просто к солнцу, никого не убивая…
Утро пей, уходя от ночи, Чтобы вечности стать короче…II
Снежинки отрывались от серых туч, чтобы найти свой конец на раскисшей земле. В полете они казались серыми, но на заборах и крышах высились белые подушки. В такую пору по дорогам разъезжают разве что гонцы и самые жадные из купцов, ну или если у кого-то неотложные дела. Ждать певца мокрой ветреной зимой глупо, только Агапе все равно ждала. Жила и ждала, иногда чему-то улыбаясь, иногда плача.
Девушка закусила губу, прогоняя навязчивые слезы, и вернулась в дом. В углу судья Харитон все еще договаривался с матерью и бабушкой о жертвенных курах. Больше в зале не было никого — харчевня поутру пустовала, это позже в нее набивались переделавшие дневные дела мужчины, но ими занимались старшие.
Мать быстро обернулась на скрип, увидела Агапе, ничего не сказала. Судья неторопливо поднялся, оправил отороченный мехом плащ и прошествовал к выходу, одарив Агапе милостивой улыбкой. Девушка заученно поклонилась. Бабушка пошла провожать важного гостя, мать принялась убирать со стола.
— Агапе, — вдруг спросила она, — помнишь старшего писца Карпофора?
Агапе помнила. Мать вытерла руки и велела сесть.
— Судья будет доволен, если ты выйдешь за него замуж. Судья очень ценит усердие Карпофора и хочет поселить в своем доме, но живущий в доме писец не может быть холостым.
Почему Харитон ходит в харчевню сам, а не присылает домоправителя, Агапе понимала. На это ее невеликого опыта хватало, да и подружки постарались — объяснили. Судья был немолод, богат и имел родичей в столице. Он привык получать, что хотел, и восемь лет назад взял в жены первую местную красавицу. Елена все еще была хороша, но Харитону жены было мало, в деревне об этом судачили на каждом углу…
— Опять молчит! — Мать с силой шваркнула на стол медный поднос. — Ох и удружило мне Времечко со старшенькой! Истукан ходячий… Может, ты еще и оглохла? Судья Харитон хочет…
— Хочет-перехочет! — Отцовский рев раздался неожиданно, так неожиданно, что мать вздрогнула. — Скот безрогий!.. Моя дочь ему не подстилка… Расторговался тут! Да кто он такой, чтобы пасть вонючую разевать?! За Перонт бы его, поглядел бы я… А ты, ты чем думаешь?! Дочкой торговать собралась! Дочкой!!!
— Заткнись! — Подоспевшая бабушка загородила мать. — А ты сам? Не купил мою Хрису, скажешь?! Свалился тут нам на голову… Орясина приграничная. Небось тогда деньгами в нос тыкать не стеснялся!