Герои русского парусного флота
Шрифт:
Барановский, скользнув взглядом по оборванным вантам и фалам, покачал головой:
— Сами видите, ваше превосходительство, что пока никаких флагов поднять не можем!
Нахимов кивнул головой:
— Что ж, на войне, как на войне!
Подозвав к себе Острено, он велел ему, не откладывая времени, идти шлюпкой и передать Истомину благодарность флагмана.
— Может быть, отложить сие до окончания боя? — робко заикнулся старший адъютант.
— Никак невозможно-с, — покачал головой Нахимов. — Всё должно делаться в своё время, не раньше и не позже!
Спустившись
— На вёсла!
— Куда хоть идём, ваше благородие? — спросили гребцы.
— На «Париж»!
Матросы дружно перекрестились.
— Вёсла на воду! И ра-а-аз!
Буквально через несколько минут после убытия Острено пролетевшим совсем рядом ядром контузило в грудь стоявшего на верхней палубе капитана 2-го ранга Барановского. Из последних сил Барановский опёрся на планширь, его шатало.
— Пётр Иванович! Ступайте в лазарет! — кричал ему на ухо Нахимов. — Без вас справимся!
Барановский отрицательно помотал головой. Было видно, что ему очень плохо, но он держался. Спустя несколько минут обломок мачты на излёте ударил ему в ноги, переломав их. Барановский молча упал на палубные доски.
— Санитаров! — крикнул Нахимов.
Подбежали санитары Фёдор Жемарин и Иван Дмитриев. Оба в чужой крови и в собственном поту. Санитарам тоже достаётся, и раненых в лазарет носят, и ядра из трюма к орудиям, причём всё «с особым рвением и смелостью». Подхватив под руки командира линейного корабля, санитары потащили его в корабельный лазарет.
В командование «Императрицей Марией» вступил старший офицер капитан-лейтенант Коцебу.
Почти одновременно одному из флаг-офицеров Нахимова мичману Костыреву оторвало осколком гранаты два пальца на левой руке; кроме него, ранено было ещё два молодых офицера и человек шестьдесят матросов. Шестнадцать матросов оказалось убито.
Нахимов подозвал к себе старшего из своих адъютантов, Острено.
— Вот что, Феофан Христофорович, Барановский ранен, и в случае моей смерти или ранения заканчивать сражение придётся тебе! С замыслами моими ты знаком, потому и карты в руки!
«Я передал ему, — писал впоследствии Нахимов, — мой план сражения, и он бы довёл его до конца, если б меня не стало».
Помимо Острено рядом с Нахимовым неотлучно находились флаг-штурман эскадры, капитан корпуса флотских штурманов Иван Некрасов и старший артиллерийский офицер эскадры капитан корпуса корабельной артиллерии Яков Морозов — они глаза и уши командующего. Относительно капитана Некрасова Нахимов напишет в представлении на награду следующее: «Во время боя оказал примерную храбрость и мужество и под сильными неприятельскими выстрелами завёл верп как нельзя было лучше желать».
А раненых и убитых становилось всё больше. Вот потащили в лазарет находившегося у флага прапорщика Павла Полонского, которому ядром оторвало руку. Из окровавленной культи ручьём лилась кровь. В аффекте Полонский пытался вырваться из рук санитаров и куда-то бежать.
— Быстрее тащите в лазарет! — кричали санитарам матросы. — А то кровью изойдёт!
Нахимов со зрительной трубой под мышкой прохаживался
Свой бой «Императрица Мария» завершила в 14 часов пополудни, когда перед ней больше не было достойных целей. Матросы лили на обжигающе-горячие орудийные стволы воду с уксусом. Стволы шипели, как гигантские змеи. Здесь же, прямо у пушек садились на палубу и вытирали чёрные от гари лбы.
— Хосподи, неужели уже всё кончено?
Левую колонну вёл за собой в бой «Париж» под флагом младшего флагмана. Контр-адмирал Новосильский был личностью на флоте Черноморском известной и всеми почитаемой. Когда-то старшим офицером под началом Казарского он дрался на героическом бриге «Меркурий», за что получил орден, чин и пистолет в фамильный герб, затем, спустя несколько лет, тем же бригом и командовал. Водил эскадры, командовал дивизией, и вот теперь он ведёт за собой колонну боевых кораблей в главное морское сражение своей жизни.
Рядом с высоким и худым Новосильским — командир «Парижа», крепко сбитый и курносый Истомин. Он ещё мичманом прошёл Наварин, а затем всю жизнь считался одним из любимейших учеников адмирала Лазарева. «Парижем» он командует уже четыре года, с момента спуска корабля на воду, а потому и корабль, и команду знает, да и в себе уверен.
Уверенность командира передаётся и остальным. На шканцах «Парижа» царит полная тишина, а если кто и говорит, то только вполголоса. Громко подаются лишь общекорабельные команды. Так заведено на «Париже» с первого дня, так происходит и сейчас, в бою.
Старший офицер «Парижа» Павел Перелешин время от времени поглядывал на окутанного уже первыми пороховыми клубами «Великого князя Константина». Где-то там, среди вспышек орудий сейчас сражался его старший брат Михаил, в такой же должности старшего офицера и в таком же чине капитан-лейтенанта. Братья — представители старого морского рода. Шутка ли — одновременно на флоте в ту пору служило России сразу пять братьев Перелешиных! Мало этого, на «Париже» при Павле ещё и племянник Николай — 16-летний юнкер, пусть обвыкает!
За «Парижем» грузно ворочал в бухту «Три Святителя», коневым мателотом в колонне «Ростислав».
Корабли второй колонны нашей эскадры противостояли правому флангу турецкой боевой линии. Едва головной «Париж» вышел на дистанцию огня, Новосильский повернулся к Истомину:
— Владимир Иванович, пора!
— По местам! — кричали, срывая голоса, батарейные офицеры.
Заряжающие ловко засовывают в разгорячённые стволы пороховые картузы, быстро принимают от подавальщиков ядра. Секунда — и чёрные шары тоже исчезли в пушечных жерлах, затем туда же досылаются в два удара прибойниками и пыжи. Пушки разом накатываются в порты.