Герои Таганрога
Шрифт:
Где-то в глубине души он понимал, что не должен сидеть без дела. В Красную Армию его не взяли, потому что броня была — работал на оборонном заводе. «Старший брат бьет немцев на фронте, а мы попробуем здесь», — частенько прикидывал он. И хоть спрятал комсомольский билет в надежное место, помнил о нем всегда.
— Может, пойти на завод работать? — сказал Константин. — Там незаметно и навредить можно. А все же пайком оделят.
И мать, и братья глянули на Константина с надеждой. Только отец поморщился. Он молча разлил по лафитникам остаток
— Перед братом-то как оправдаешься? Иль не веришь, что он вернется?
— Делами своими оправдаемся. Ретивых не так уж и много. Если людей подобрать...
Он не договорил. В дверь постучали.
— Кто там? Входи! — крикнул Семен Терентьевич.
В комнату вошел человек, до глаз обмотанный серым шарфом.
Афоновы насторожились.
— А-а! Все семейство в сборе. Привет от родственников, — проговорил вошедший, разматывая шарф. Он неторопливо стряхнул с шапки снег. — Ишь, как метет!
— Василий! Никак ты? — удивился Семен Терентьевич, признав племянника.
— А кто же? Я, дядя Семен, я. Собственной персоной.
Они обнялись.
— Проходи, проходи к столу. Андрейка, тащи табуретку с кухни!
Сняв пальто, Василий подошел к столу и, потирая покрасневшие от мороза руки, сел на стул. И лицом, и невысокой коренастой фигурой, и неторопливыми жестами он походил на Семена Терентьевича. Он походил на него больше, чем родные сыновья. И хотя было ему всего тридцать два года, выглядел он старше: морщинки, лучами расходившиеся от глаз, и небритые, покрытые светлой щетиной щеки старили его.
— Значит, справляем новогодний праздник? — покосился он на лафитники с мутноватой жидкостью.
— Надо же для порядку, — смутился Семен Терентьевич. — А тебя как в Таганрог занесло? Я-то думал, ты на ту сторону подался. Выпей и рассказывай.
Василий взял из рук Андрея протянутый ему лафитник, чокнулся с каждым и маленькими глотками, не морщась, выцедил крепкий самогон.
— За наше с вами здоровье!.. Будь они трижды прокляты! — сказал он, ставя лафитник на стол. — Еле ноги унес из Матвеева Кургана.
— Пошто ты с Красной Армией не ушел? Ведь ты секретарь райисполкома, коммунист. Немцы ноне таких не жалуют. Аль две головы на плечах имеешь?
— Уходил, дядя Семен, уходил. А потом обратно решил вернуться. Потому что надо же кому-нибудь и здесь праведный суд вершить. Соображаешь? Вот и пришел в родной город. Дел и здесь много. — Василий умолк.
Ему не хотелось рассказывать о провале курганского подполья.
История эта была тяжелая. Подполье было плохо организовано: люди проверены наспех, слабо знали друг друга. Василию неожиданно для него самого предложили остаться в Матвееве Кургане до прихода немцев. Он был утвержден в должности начальника штаба подпольной организации.
Конспирация подпольщиками почти не соблюдалась, о тайнике с оружием знали почти все. Не было ничего удивительного, что немцы на второй день после своего прихода уже обнаружили
Василий Афонов решил обосноваться в Таганроге. Он понимал, что не выполнил задания партии, и собирался организовать новое подполье, учтя все ошибки курганской организации. В Таганроге он вырос, здесь у него родственники, и ему нетрудно будет устроиться.
— Жить-то где будешь? — прервал его мысли Семен Терентьевич.
— Пока у сестры Евдокии в Перекопском переулке остановился. Там, наверное, и приживусь...
— Смотри... А то, если хочешь, у нас можно. Место найдется. У Евдокии и без тебя полно... Семья-то твоя у нее останется?
— За семью я спокоен. В тесноте, да не в обиде. Хорошо, что успел вовремя в Таганрог их перевезти. А вы-то почему здесь остались?
— Работали по эвакуации станков до последнего дня. А немец-то вдруг дорогу на Ростов и перерезал. Вот мы и застряли. А теперь голову ломаем, как жить дальше. Константин вон на завод собрался, — Семен Терентьевич зло усмехнулся. — А я не хочу — погожу...
— Да что вы, батя! Я не работать, я вредить им хочу! На улице кто-то листовки расклеивает, комендатуру взорвали, склады подожгли в порту. Люди головой рискуют. А мы что? Что дома можно сделать? Ждем, когда другие немцев погонят.
Осунувшееся лицо Константина, освещенное светом керосиновой лампы, зарумянилось.
Семнадцатилетний Андрей восторженно наблюдал за братом. Как губка, впитывал он каждое слово, брошенное Константином, и видимо, уже чувствовал себя одним из участников будущей битвы. Александр был намного старше и относился к обоим братьям снисходительно. Сосунки, мол, еще.
Отец внимательно слушал сына. Василий молча доедал вареный бурак.
— Молодец, Костя! — вдруг сказал он, отодвинув пустую тарелку. — Верно говоришь. Работать можно по-умному. Зачем дома сидеть? Иди на завод, а там и дело найдется... какое нужно.
— Иди, иди, сынок. Иди на завод. Глядишь, и отец одумается, — робко вставила мать.
— Не дождетесь! Лучше с голоду сдохну, а к немцу не пойду работать. У меня с ним еще с той войны дружба не склеилась, — с гневом проговорил Семен Терентьевич.
— А ты, дядя Семен, собираешься за Советскую власть бороться? — спросил Василий. — Или дома отсиживаться будешь?
— Я и борюсь... На немца работать не иду, голодать предпочитаю. Вот моя борьба.
— Кто же так борется? Надо посерьезнее что-нибудь придумать.
— Это уж ты, Василий, и придумай. Ты коммунист, руководство, ты и шевели мозгами, возглавляй. А я что? Я как все... — И Семен Терентьевич хитро посмотрел на Василия. — Эх ты, мать честная! — кивнул он на ходики, висевшие на стене. — Заговорились совсем. Новый год проглядели!