Герои Таганрога
Шрифт:
— Спасибо за совет. Попробуем все использовать, — сказал Василий. — Надо помогать тем, кто не хочет в Германию ехать. Так ведь, кацо?
— И этим надо помогать и другим тоже. У нас в больнице военнопленные с голоду пухнут. Чем помочь можем?
Василий задумался.
— Давай Кононова подключим к этому делу. Пусть с подсобного хозяйства продукты подбрасывает, а уж мы найдем дорогу к военнопленным, — предложил Николай.
— Согласен. Пора собирать совещание штаба. Тогда и о дружинах поговорим. Так, что ли, комиссар?
— Когда соберемся?
— Если успеешь оповестить народ,
— Лучше послезавтра. Вернее будет. — Николай посмотрел на часы. — Время-то смотри как летит. Уже три, а мне еще Турубарова повидать надо и к шести быть у Данилова.
— Иди, иди, раз торопишься. Если я до шести освобожусь, тоже приду послушаю, — пообещал Василий.
К Михаилу Данилову Морозов пришел за пятнадцать минут до начала передачи последних известий.
— Ну, показывай свою машину, — шутливо попросил он. Данилов подвел его к печке, открыл дверцу и, кивнув на груду щепок, пересыпанных золой, похвастался:
— И анодные батареи там же спрятаны.
— Где ж ты их раздобыл?
— Пришлось обручальное кольцо у жены забрать. Немцы больно охочи до золота. Договорился я с одним немцем на узле связи. Рассказал ему байку, что один румын мне за анодные батареи пуд пшеницы дает. И выменял их на кольцо. Фриц аж облизнулся, так ему кольцо приглянулось. Притащил мне батареи... — Данилов вздрогнул. — Только вот кольцо жалко... Двадцать лет его жена носила.
Морозов ласково похлопал его по плечу.
— Молодец, дядя Миша... Не горюй. Наши вернутся, раздобудем тебе самое лучшее кольцо.
— Эх, поскорее бы наши пришли, — снова вздохнул Данилов. — Бог с ним, с кольцом-то! Давай-ка лучше послушаем, что там на фронте делается, — он достал из отдушины наушники и протянул их Морозову.
За треском и шорохом эфира Николай услышал наконец два длинных и один короткий гудок.
«...Восемнадцать часов по московскому времени», — прозвучал до боли знакомый голос диктора.
Напрягая слух, Николай старался не пропустить ни слова. В сообщении Советского Информбюро говорилось о боях местного значения на Центральном и Ленинградском фронтах, о действиях белорусских партизан, которые уничтожили немецкий обоз с продовольствием, о героизме моряков, обороняющих Севастополь.
Афонов пришел, когда передача последних известий уже подходила к концу.
— За вчерашний день наши летчики сбили в воздушных боях двадцать девять фашистских самолетов, — с радостью повторил Николай последние слова диктора и передал наушники Афонову.
Надев их, тот долго и сосредоточенно случал.
— Чего тянешь? Передача уже закончилась.
— Подожди, Николай, — отмахнулся Василий. — Первый концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром...
В течение нескольких минут наушники переходили из рук в руки. С затаенным дыханием ловили люди звуки знакомой мелодии. После бравурных немецких маршей, громыхавших с утра до вечера в городской радиосети, музыка Чайковского лилась словно из далекого сказочного мира.
— Хватит, товарищи. Надо беречь батареи, — сказал Данилов и, просунув руку за дверцу печки, выключил приемник. — В какое время завтра придете слушать?
— Это пусть Морозов решит, — кивнул Афонов
— Приду ночью, в половине двенадцатого, — сказал Морозов. — В это время передают самые последние сообщения...
— А на патруль не боитесь нарваться? — спросил Данилов.
— У меня заготовлен ночной пропуск.
— Буду ждать, — сказал Данилов коротко.
Когда Морозов и Афонов вышли от Данилова, солнце склонялось к западу. Было светло и пахло морем. Низко над городом ревели немецкие бомбардировщики. Неуклюже растопырив шасси, они разворачивались над крышами зданий и планировали в сторону аэродрома.
— Смотри! Авиацию подбрасывают. Значит, действительно со дня на день наступать собираются, — тихо, сквозь зубы процедил Василий.
— Неужели наши ничего не знают?
И словно в ответ на это в прозрачной бездонной голубизне появилась белая нить инверсии, протянувшаяся за крохотным силуэтом самолета.
Со всех сторон ударили зенитки. Серые точки разрывов в беспорядке повисли вокруг советского разведчика. За надрывным ревом фашистских бомбардировщиков не было слышно гула его моторов, но белый след продолжал упорно ползти в голубом океане безоблачного неба. Будто снежки на стене, лепились возле самолета разрывы зенитных снарядов, и вдруг на самом острие инверсии показался ядовито-черный дым. Огромный ком пламени, переломив плавную линию полета, заскользил к земле, оставляя в небесной синеве огромный траурный шлейф.
— Сбили, гады! — вырвалось у Василия.
— Этот уже не расскажет о том, что видел, — Николай снял с головы фуражку и, продолжая следить за падающим разведчиком, спросил: — Каменский и Пономаренко идут на ту сторону?
— Сегодня ночью отправляются. Константин им уже передал пояса.
Горящий самолет упал в море. Никто из летчиков так и не воспользовался парашютом. Над городом по-прежнему ревели моторы немецких бомбардировщиков.
С появлением радиоприемника распространение листовок по городу пошло более успешно. Теперь сестра Василия Таисия Каменская ночами не отходила от пишущей машинки. Когда радио приносило сводки об успешных действиях Красной Армии, Морозов сам составлял листовки и требовал от Таисии подготовить к утру не менее пятидесяти экземпляров. А утром в квартиру Каменских приходили тайные почтальоны — Мария Кущенко, Тина Хлопова, Лидия Лихолетова и Дора Галицкая. Они получали по десятку бюллетеней и распространяли их в городе. Для подпольных групп листовки через связных отправлял сам Василий или Николай.
Так эти бюллетени, названные подпольщиками «Вести с любимой Родины», размножались на пишущей машинке десятками экземпляров, расклеивались по улицам, передавались знакомым, разбрасывались на предприятиях города.
Случалось и Таисии Каменской распространять листовки между своими знакомыми. Однажды к ее больному ребенку пришла врач Нина Козубко. Она осмотрела мальчика и, выписывая лекарства, стала рассказывать о положении на фронтах. Таисия и ее муж переглянулись. Заметив это, доктор Козубко достала из портфеля смятую, замусоленную листовку: