Герои зоны. Пенталогия
Шрифт:
О чём он? Какой ещё иной путь?.. Ноги больше не держали. Стыдно, конечно, на глазах у сына падать на колени, а потом лицом вперёд, но…
– Путников больше не будет, отец. И меня не будет. Я ведь тоже путник.
– ЧТО?!! – взревел я, выплёвывая из лёгких свинец пополам с кровью и отдавая последние жизненные силы на то, чтобы встать и оказаться лицом к лицу с сыном. – ЧТО?!!
Озарение – так это называется.
С самого начала Патрик – он ведь такой же по природе своей, как и тот, в свитерке – мог избавить нас от тягот пути, дать отпор всем врагам и отразить любую опасность, но он
Быть может, он испытывал меня. Как испытывал меня ликвидатор, обожающий принимать образ мальчишки из гетто. Он, мой сын, оценивал меня постоянно, с того самого момента, как я протянул ему пищу на забытой богом остановке много лет назад. Глядя на меня, быть может, он решал, достойно ли человечество того, чтобы быть. До самого конца, до Цитадели, он не был уверен. Но судя по тому, что я здесь и мне позволено умереть…
Надеюсь, я ошибаюсь.
Ведь мне приятней верить, что сын просто очень боялся причинить мне вред, раскрыв свою неимоверную силу, свои способности, по меркам моего мира, доступные лишь богам и героям комиксов. Он не хотел травмировать мою психику. Он оберегал меня от потрясения, от которого я не смог бы оправиться.
Но пришло время раскрыть карты и вытащить прикуп из рукава. Патрик и мальчишкаликвидатор приняли решение. Они, создания путников, встали на сторону человечества.
«Ярость Отцов – ничто в сравнении с яростью детей». Это была моя последняя мысль.
Цитадель взорвалась, распалась на атомы, дизентегрировалась – нужное подчеркнуть.
И всё поглотил огонь.
Чёрный огонь небытия.
Эпилог
Кристальноголубое небо не осквернено ни единым дымком, хотя под ним раскинулся бескрайний мегаполис, населённый существами, похожими на огромных крыс, но лишь только похожими. Ктото назвал бы их крысозаврами – и ошибся бы, потому что существа из мегаполиса отнюдь не слепы, но взирают на свой мир мудрыми добрыми глазами.
В бескрайнем мегаполисе совсем нет метро – его обитатели не терпят нор. Это у них генетическое. Они тянутся к небу и свету, и потому строят высокие домабашни, домашпили. Воистину «крысозавры» счастливы, как могут быть счастливы те, кто пережил страшное – разрушительное! – горе и сумел всё наладить заново.
Это их безмерное счастье проявляется буквально во всём: в ароматной чистоте воздуха и приятной прохладе вод, во вкусной пище, в которой нет недостатка, и в причудливых жестах мощных чёрных хвостов.
И особо – в прекрасных произведениях искусства.
Одно из таких произведений возвышается над мегаполисом – это постамент и две статуи на нём, две фигуры сапиенсов в защитных скафандрах со шлемами.
У обеих фигур по шесть пальцев на руках.
И горит вечный огонь у основания постамента.
Огонь без дыма.
* * *
По ледяной равнине мчит великолепный чоппер.
Это мотоциклсказка, мотоциклмечта.
За рулём его гордо восседает мужчина. У него лишний вес, но он ничуть по этому поводу не комплексует. К шлему на его бородатой голове тянется шлаг. По шлангу ко рту подаётся бодрящая жидкость. Мужчина привычно навеселе, это его естественное состояние уже много лет подряд. Мужчина счастлив – и вот это уже чтото
Он счастлив потому, что ногами его поясницу обхватывает любимая женщина. Заметной грудью она прижимается к его широкой спине.
Запрокинув голову к морозному небу, женщина радостно смеётся.
Прибавив скорости, так что ледяное крошево поднимается в воздух северным сиянием, – куда уж быстрее?! – мужчина поддерживает её хохотом.
Весь мир принадлежит им двоим.
Весь мир!
* * *
Они добрались до берега, когда сил плыть уже почти не осталось.
Тяжело дыша, но всётаки смеясь, скинули акваланги и чёрные с голубыми полосками на рукавах и штанинах гидрокостюмы. После чего долго, отдавшись страсти и любви, целовались на горячем жёлтом песке, намытом рекой у обломков скал, поросших редкими чахлыми соснами. Светило солнце, миллионами «зайчиков» отражаясь от днепровских вод, летали ласточки, и пахло древесной смолой. Было так хорошо, что лучше уже быть не может.
Даже в раю.
– Надо сдать снарягу, – сказал Заур, перевернувшись на спину и подставив зажмуренное лицо жарким лучам.
Он не увидел – почувствовал, как Хельга кивнула.
Неспешно одевшись и закинув за спину баллоны и свёрнутые костюмы, они отправились к дайверской станции.
Там, на дощатом скрипучем помосте, было неожиданно многолюдно. Несмотря на жару, мужчины, заполонившие причал, сплошь были одетые в серые костюмы, а зачёсанные назад волосы мужчин были мокры вовсе не от пота.
Всех их Заур знал лично по имени и отчеству. Они подчинялись ему и почитали своим Учителем.
– Что случилось? – спросил он у самого бойкого и расторопного, лучшего палача Управы, которой Заур заведовал.
– Здравствуйте, шеф, вы вовремя. Вот, обнаружены трупы. – Мигель преданно поедал босса чёрными, как маслины, глазами. – Один уже опознан. Это известный криминальный авторитет по кличке Ронин. Остальные… Похоже на бандитскую разборку. Снимаем показания у свидетелей. Подключайтесь, шеф! Самое время выбить из вас кабинетную пыль!
Заур подмигнул Мигелю – давно заменил очки на отличные контактные линзы – и покачал головой:
– Э нет, коллега, без меня уж както. Я на сегодня и ещё двадцать восемь календарных Знак в Управе оставил. В отпуске я. И вообще у меня медовый месяц. Мы с женой отдыхать улетаем, у нас самолёт вечером. Сначала к моей сестрёнке в гости рванём, а потом…
– Удачно вам и супруге отдохнуть, шеф!
Остальные палачи радостным гомоном поддержали напутствие смуглого Мигеля.
«Хороший парень», – подумал о нём Заур и, обняв жену, двинул к только что подъехавшему такси.
– Сначала домой, – Заур продиктовал адрес, – а потом в аэропорт. Лады?
Приветливо улыбнувшись, водитель кивнул.
* * *
Они сидели, близкоблизко прижавшись друг к другу, – и не было боли, не было слёз, и Чернобыля тоже не было. Только они. И всё. И вакуум.
«Холодно, – подумала Милена. – Пар изо рта».
Скудный костерок – большой, жаркий нельзя, издалека видно – почти догорел. Светало. Чёрная ещё недавно, серела, наливаясь цветами, автобусная остановка давно забытого маршрута – неподалёку от деревеньки, похоронившей уже последнего своего жителя.