Героин
Шрифт:
Бартек приближался, а в свете фонаря его темно-красный румянец казался почти фиолетовым. Я принял кассу, позвонил дилеру, который заранее приготовил мне крепкий желтый товар, а он договорился насчет меня со своим главным поставщиком. Мы договорились встретиться под Макдональдсом, куда сразу и поехали на автобусе. Я был настолько возбужден, словно это мне придется курить впервые. Я усадил Бартека за стол вместе с большим молочным коктейлем, который поглотил его внимание. Через минуту я понял, почему некоторым хочется стать родителями.
Передо мной остановился черный мерседес класса М, и я сел в него. И тут
Он этого не делал, так как у него были слишком длинные ноги — ему, в конце концов, шестнадцать лет — он выпил порцию молочного коктейля, а из трубочки сделал что-то похожее на актинию. Мы пошли в макдональдсовский сортир, протискиваясь сквозь толпу лысых детей, сгрудившихся вокруг экрана на котором каждую секунду расплющивалась очередная окровавленная рожа. По другую сторону экрана, конечно же.
Когда мы пришли в сортир, я показал Бартеку, как следует выравнивать фольгу на кафеле и насыпать геру, и вдруг опять ощутил себя молодым. Ну и, конечно же, как ментор а может, и как корифей, я закурил первым.
Сразу же воцарилась приятная, теплая атмосфера. Бартек заканчивает фольгу и видно что ему уже немного лучше.
— Подсыпь еще, — просит он с улыбкой.
— Хорошо, но ты тоже должен выполнить какое-нибудь желание. Засунь себе два пальца обеих рук в нос, а два других — в уши.
Бартек секунду колеблется. Потом выполняет желание, уподобляясь венскому бублику Для него послушание уже превратилось в равнодушную игру, которая — как и любая равнодушная игра — даже может наполнить его чудесным героиновым спокойствием Он делает следующую затяжку, которую, конечно же не удерживает до конца. Остатки дыма он выпускает мне в рот сквозь трубочку.
Сейчас я должен закрыть глаза и всецело посвятить себя теплой темноте, но как-то не очень получается — как будто что-то меня тут держит и постоянно интересует. Возможно, я слишком концентрируюсь на муштровании Бартека. Это слишком трезвое удовольствие. Лучше сконцентрироваться на чем-нибудь действительно хорошем и сделать парня по-настоящему счастливым. Я должен очень интенсивно и тепло заботиться о нем. Ведь в течение этой недели я заменяю ему маму.
Поэтому я делаю еще пять суперкрепких затяжек. А когда мне наконец-то становится совсем уж хорошо, я закрываю глаза и вижу чудесный равнодушный шарик.
В течение последних дней я должен был оставаться трезвым. Все началось, по-моему, в понедельник. Я проснулся в десять часов утра, а Бартек стоял коленопреклоненный возле моей кровати, смывая губкой мокрое пятно с простыни. Эту губку я, как правило, использую для купания, поэтому мне хотелось ему кое-что сказать. Увидев, что я уже проснулся, он взглянул на меня, на пятно и заблевал то, что секунду назад смыл.
Впереди у нас был целый день. Собственно, не у нас, а у меня, поскольку после сближения с Бартеком необходимо было немного гигиенически передохнуть, Бартеку хотелось
К тому же, он кошмарно выглядел. На ум приходили рассказы Пшестера об эмбрионе снежной бабы. Бартошек был белым, его свело судорогой, а лицо так сильно опухло, что почти не было видно глазенок.
Мы, конечно же, пошли в банк. Но только через час, так как я все еще слишком хорошо себя чувствовал, А когда мы, наконец, дотащились до моего отдела, Бартека ожидало следующее испытание — ожидание в очереди, что для человека в состоянии попуска является экстремальным переживанием.
В конце концов, он получил деньги. Получил и пошел, а я отправился на завтрак, который состоял из сырков, имеющих множество потребительских и блевательных достоинств.
Где-то получасом позднее я лежал в кровати. Я переваривал, хотя, скорее, принял в себя все эти молочные продукты, которые вообще не хотели растворяться в моем организме. Внезапно позвонили по мобилке, которую я опрометчиво забыл выключить.
Звонила Бартекова мама, которая сначала завыла — тихо, но настолько отчетливо, чтобы я съежился от страха, — а потом попросила о помощи, поскольку она обнаружила, что сын обокрал ее и всю ночь что-то принимал. Она попросила, чтобы я пришел к ним и помог ей разобраться, что это могло быть, потому что сын не хочет с ней разговаривать. Я пообещал, что сейчас забегу.
И, конечно же, сразу же сблевал. Страх меня так парализовал, что мне не пришло в голову как-то выкрутиться. Она, вероятно, ни о чем не знала, но Бартек каждую секунду мог ей настучать, что мы обкумарились вместе, тем более если он увидит меня в роли антинаркотического Супермена и друга семьи. Выключить телефон, исчезнуть на пару дней из квартиры и зашиться в какой-нибудь кумарный подвал в городе — это показалось мне единственно разумной развязкой. После нескольких кошмарных секунд я пришел к выводу, что лучше пойти туда, сориентироваться, как вообще обстоят дела, а потом уж что-то реально замутить. Так будет безопаснее, чем предоставить дела их собственному течению.
Опять позвонил телефон. Волей-неволей я сказал «Алло!», и в трубке раздались всхлипывания — на этот раз звонил Бартек. Мама закрыла его в квартире и пошла за текилой для меня, так как ей хотелось обсудить проблему дурной привычки сына в здоровой алкоголической атмосфере. Изоляция потрясла Бартека, потому что с очень давнего времени он вообще не переживал физических ограничений. Еще больше его потрясло то, что мама — культурная и образованная женщина — дала ему в морду. Бартек настойчиво требовал, чтобы я пришел, — будто это могло его от чего-то защитить.
Я сел на свою раскладную кровать и принялся размышлять обо всей этой ситуации. Все казалось мне коварной западней. И Бартек, и его мама помнили, что я когда-то имел склонность к хорошему алкоголю. Они знали немного и меня самого, и то, что рассказ о подростке (лучше всего женского пола, но можно и мужского), получившем пощечину и запертом на чердаке, мог оказаться для меня заманчивым. Возможно, они уже помирились и пытаются затянуть меня к себе, потому что там уже ждет этот пан Ковальский, друг Бартековой мамы, с каким-нибудь ломом. Или с полицией.