Героиня второго плана
Шрифт:
– Это Арсений Воеводский, мой однокурсник. А это моя сестра Наташа, – сказал Витька, когда они пробрались через толпу танцующих к девушке, которая начала махать им обеими руками, как только они вошли в зал.
– А это моя подруга Марина, – сверкая синими глазами и глядя не на подругу, а на Арсения, сказала та.
Арсений решил не отвлекаться на подруг: у Наташи была яркая внешность, и она ему сразу понравилась.
– А я его знаю! – услышал он вдруг. – Ну-ка дай мне руку. Точно он!
Эта самая подруга Марина бесцеремонно взяла его за руку и засмеялась. Что значат
– Ты меня совсем не помнишь, что ли? – спросила она.
«А что такого? Будто тебя не помнить невозможно», – подумал он.
И тут же, вглядевшись в ее лицо, понял: так оно и есть, невозможно ее забыть, и он не забыл.
– А я тебя узнала по руке, – сообщила Марина. – Она у тебя ледяная. Я еще тогда, возле колодца заметила: вечер теплый, а руки у тебя как лед. Ты не изменился.
Никто никогда не говорил такого Арсению. Самому же ему в голову не пришло бы обратить внимание на то, какие у него руки.
А когда Марина сказала: «С тобой дико приятно. Как в озере плывешь, так легко, так прохладно!» – его охватило то же самое ощущение, что и пять лет назад у колодца: что он стал необыкновенно сильным и может сделать все что захочет – горы может свернуть.
В этот момент они уже танцевали какой-то не имеющий названия медленный танец. Когда Марина положила руки Арсению на плечи и он обнял ее, ему стало совершенно все равно, как этот танец называется и танец ли это вообще.
Вечер прошел для него как на каруселях: все вокруг сливалось в сплошную пеструю линию, и только лицо Марины было ясным, потому что она одна кружилась на этих каруселях вместе с ним, всех остальных словно и не было.
– Где ты живешь? – спросил Арсений, когда они вышли наконец на улицу.
В окнах зала еще мелькали разноцветные огни, оттуда доносилась музыка, а на Пироговке стояла тишина. Магазинов здесь не было, предновогодняя городская суета поэтому совсем не ощущалась. И старые деревья, под которыми шли Арсений с Мариной, накрывали их чудесной, какой-то лесной тишиной, как волшебным покровом.
– В Чертанове у дяди Коли, – ответила Марина. – У Олейниковых, помнишь?
– Может, ко мне пойдем? – предложил Арсений.
Он даже не удивился тому, как легко предложил ей это. У него не было постоянной девушки – появлялись время от времени увлечения, но ни одно не становилось серьезным. И вдруг «пойдем ко мне», и вот так сразу…
С ней ничто не казалось трудным, в этом было дело.
– А твои родители? – спросила Марина. – Уже ночь, они спят же.
– Они давно развелись.
– И что? Теперь не спят?
– Отец в другой семье спит. А мама… Теперь тоже в другой. Наверное.
С мамой ситуация в самом деле была неопределенная.
Они с отцом разошлись, когда Арсению было десять лет. Конечно, сначала это было для него ударом, но вскоре он привык, потому что люди, даже не очень взрослые, ко всему рано или поздно привыкают, а также потому, что отец ничего плохого ему не делал. Хорошего тоже, правда, делал мало – встречались они редко, а исправно выплачиваемые алименты тогда не казались Арсению чем-то важным. Но вот отец подарил, например,
Все время его детства мама была только мамой. Арсений не помнил, чтобы у нее появлялись мужчины, во всяком случае, ни один не приходил к ней домой даже просто в гости, не говоря уже о том, чтобы остаться ночевать. В гости приезжали только родственники – бабушка и тетя Лина из Риги, дядя Антон из Юрмалы.
К дяде Антону они и сами ездили каждое лето, и воспоминания о Рижском взморье были счастливейшими в Арсениевой жизни. Ему нравилось все – дюны, штранд, маленькие кофейни, копченые миноги и, главное, общее спокойное настроение, которого совсем не было в Москве. Москву он тоже любил – за стремительность и переменчивость, которые чувствовал родными себе так же, как рижскую рассудительность и неторопливость; то и другое было присуще ему в равной мере.
На Рижском взморье мама и встретила Яниса. Это произошло полгода назад, когда Арсений окончил школу и поступал в университет.
Вообще-то Янис тоже жил в Москве. Он преподавал в Бауманском, а в Риге у него, как и у мамы, остались родственники. Поэтому он вошел в мамину жизнь как-то очень просто и естественно: сначала, летом, они проводили вместе время в Юрмале, то есть ходили днем на пляж, а по вечерам на концерты или просто на променад, потом, осенью, стали делать то же самое в Москве, уже без пляжа, разумеется. А потом Арсений с некоторым недоумением обнаружил, что мама проводит большую часть своей жизни с Янисом и практически у него в квартире уже и живет.
Как к этому относиться, Арсений для себя не определил. Когда он понял, что мама больше не принадлежит ему одному, его охватила печаль. Но разум тут же сказал ему, что надо не быть эгоистом, а радоваться, что она встретила такого хорошего, пусть и скучноватого человека, как Янис, который ей скучноватым не кажется, впрочем.
Чувство и разум спорили в нем на эту тему до сих пор. Но вот именно до сих пор – до сегодняшнего вечера. А сегодня Арсений хотел одного: чтобы мама не решила приехать на денек-другой к сыну, как она время от времени делала, считая, что ему одиноко – это было правдой – и что ему надо помочь по хозяйству – в этом нужды не было, так как с мелкими домашними делами Арсений справлялся сам.
– Ты подождешь две минуты? – спросил он.
Марина кивнула. Он обрадовался, что она не отвечает отказом на предложение пойти к нему. Собственно, она вообще ничего на это не сказала.
Арсений заскочил в ближайшую телефонную будку, позвонил маме и выяснил, что они с Янисом только что вернулись из Большого театра, где смотрели «Лебединое озеро». Подробности того, как потрясающе Плисецкая танцевала партию Одиллии, он уже не слышал – ожидал только возможности поскорее закончить разговор.