Герой Саламина
Шрифт:
Ему показалось, что все они смотрят на него с молчаливой насмешкой, будто знают, что все усилия персидских властителей не смогут сокрушить афинское государство, что, вот и поверженные, они все равно сильнее, чем он, Мардоний, который может поставить свою ногу на алтарь разбитого храма…
Мардоний, стараясь стряхнуть наваждение, прошел вдоль обрыва. Отсюда видно было море, синяя искристая вода с белой каймой прибоя. Виден был весь город с его кривыми улицами, с фонтанами, с портиками и черепичными кровлями жилищ. Видна была и вся афинская земля с ее реками, с деревнями, где на пустом току не
— Вот и все афинское государство! — сказал Мардоний вслух, забыв, что он один. — Нет, это непостижимо. Государство, которое можно окинуть взглядом до самых его границ, мы не находим сил победить! Или их боги сильнее наших?
Все так же сдвинув длинные мрачные брови, Мардоний вернулся к свите, сопровождавшей его.
— Из Саламина ничего нет?
Персидские вельможи, недовольные промедлением, неохотно ответили, что афиняне делают все для своей гибели — они молчат и ждут битвы.
— Ждут битвы? — сказал Мардоний. — Хорошо. Они ее получат.
И все-таки что-то смущало его. Ему надо действовать без промаха. Если он опять проиграет сражение, ему лучше не показываться перед лицом царя. Надо еще раз попытаться договориться с этими странными людьми, которые ждут собственного уничтожения!
Но когда Мардоний вернулся в тот самый большой в Афинах дом, в котором он жил, к нему явился гонец-скороход.
— Я из Аргоса, — сказал он, задыхаясь от усталости, — Мардоний! Послали меня аргосцы с вестью: спартанское ополчение покинуло Спарту и аргосцы были не в силах помешать их выступлению. Поэтому жди битвы и постарайся как следует обдумать положение… Спартанцы идут!
Мардоний побледнел от гнева.
— Я уже давно все обдумал. Довольно ждать разумных действий от безумного народа!
Он тотчас призвал военачальников и отдал приказ отвести войска обратно в Беотию, где много съестных припасов, где народ им дружествен, а их широкая равнина удобна для сражения. А уходя из Афин, предать их огню и разрушению. Пусть больше не будет этого города на земле!
Изголодавшееся в скудной и опустошенной стране Аттики, персидское войско охотно отошло в Беотию, а на месте Афин после ухода персов остались разрушенные дома и черные пожарища, дым и пламя, и красная, пронизанная огнем пыль долго стояла над развалинами славного города. Глядя на это зарево, афиняне плакали на Саламине.
Мардоний привел войско на беотийскую землю и стал лагерем на равнине вдоль реки Асоп. Чтобы коннице было свободно действовать, он приказал вырубить оливковые рощи, главное богатство эллинской земли. Беотийцы терпели: что ж делать, персы — их союзники. И в то время, как оливы с треском и стоном валились под топорами персидских воинов, фиванец Аттагин, сын Фринона, устроил у себя в саду, в Фивах, богатый пир для Мардония и для его знатнейших вельмож.
Пир продолжался всю ночь, а наутро, когда солнце осветило вершины горной гряды Киферона, персы увидели на склонах блеск оружия эллинских войск. Спартанский стратег Павсаний, сын Клеомброта, перевалив через вершину горы, остановил войско, не спускаясь в долину. Две армии стояли друг перед другом: персы — на холмистой беотийской равнине по берегам многоводной реки Асопа, а эллины — на склоне горы.
Отрядом
Масистию не терпелось начать битву. Он первым, впереди своего отряда, погнал коня к позициям врага. Золотой чешуйчатый панцирь, пурпурный хитон, подпоясанный золотым поясом, золотая уздечка — все сверкало на нем под жарким пламенем солнца. Персы, стараясь побольнее оскорбить эллинов и вызвать их на бой, насмешливо кричали:
— Трусы! Трусы! Трусы!
Афиняне стояли тесным строем, щит к щиту. Взлетело железное облако персидских стрел и, падая вниз, загремело о поднятые над головой щиты. Но тут же взлетело железное облако эллинских стрел и упало на головы персов. Вслед за ними полетела еще одна стрела и ударила коня Масистия. Жалобно звякнула золотая уздечка, конь зашатался и упал со стрелой в боку, подминая своего всадника в пурпуровом хитоне.
Афиняне тотчас бросились на него.
— Масистий убит!
Но Масистий, окруженный тесной толпой врагов, чьи копья и мечи взвивались над ним, не сдавался. Он размахивал своим драгоценным акинаком, сверкавшим самоцветами. Раненые валились вокруг него, он выдерживал тяжелые удары, однако никто даже ранить его не мог — золотой панцирь защищал Масистия. И эллинам в их бесплодных усилиях уже казалось, что он бессмертен.
Но вот один из афинских воинов ударил его мечом в лицо, и Масистий упал мертвым.
Персидские всадники, когда увидели, что Масистий убит, всей массой с воплями бросились отбивать его тело. Но тут все эллинское войско хлынуло со склона горы на помощь афинянам. Много воинов легло вокруг тела Масистия, и персов и эллинов.
Мардоний был поражен — погиб Масистий! Над всей равниной, занятой персидским лагерем, стоял скорбный стон. В знак печали персы остригли себе волосы, отрезали гривы коней и мулов. И сам Мардоний отсек акинаком локон своих маслянисто-черных кудрей.
А в лагере эллинов ликовали. Тело Масистия, человека огромного роста и необычайной красоты, возили по отрядам, чтобы все воины видели, какого врага они сокрушили.
— Смотрите, это Масистий! Смотрите, он пал от нашей руки. Так же падет и Мардоний!
Это зрелище придавало эллинскому войску бодрость и уверенность, каждый воин казался себе сильнее, чем он был. Высоко поднял голову и спартанец Павсаний, сын Клеомброта, военачальник союзных войск.
Но стоять эллинам на отрогах гор было трудно: не хватало воды, не хватало съестных припасов. Персы перехватывали их обозы в горных проходах, ни днем, ни ночью не подпускали их к реке. Воду эллины добывали только украдкой.
Павсаний уже решил было менять позиции, как вдруг ночью в их стан снова явился одинокий всадник. И то же самое предупреждение прозвучало во тьме:
— Слушайте вы, эллины, будьте готовы — завтра Мардоний нападет на вас. А я — Александр, сын Аминты, царь македонский. И если Зевс дарует вам победу, то не забудьте, что я, как друг, предупреждал вас.
С этими словами он исчез. Это было как один и тот же повторяющийся пророческий сон… Сын Аминты уже предупредил их однажды о грозящей опасности, явившись ночью к ним в лагерь, стоявший в Темпейской долине.