Герой!

Дункан Дэйв

Ваун сонно потер глаза. Подозрительность уже можно ощущать нюхом. Дайс передал эстафетную палочку Епископу, тот ее принял. Сказав очевидную ложь, он просто оповестил всех слушающих.

Ваун выпрямился, каждый сустав ныл.

— Хорошо здесь, — сказал он, — но я изнурен. Не покажет ли мне какой-нибудь добрый брат какое-нибудь место, где я мог бы уснуть и на меня никто бы не наступил часов так двенадцать?

Раздался хор писклявых голосов, вызвалось около двадцати человек из мелкоты. Никого из взрослых; они оставались, чтобы продолжить совещание.

— Последний

вопрос, брат Ваун.

— Да, Ваше Святейшество.

— Эти два рэндома, которых ты привез? Ваун злобно посмотрел на столь знакомое лицо.

Выглядело ли его собственное когда-либо столь зловеще?

— Я знаю, что вы собираетесь скормить их пиподам. Делайте с ними, что угодно.

— Просто на закате лучше всего, — сказал Епископ.

Вопрос Рокера… На чьей ты стороне?

Приор с обезображенным черепом. Радж и Прози, замученные до смерти. Тонг, отравленный вирусом:

Небольшие туалетные эксперименты Олмина. Доггоц. Пиподы. Аббат и «Юнити» они погибли, чтобы мы могли жить.

Предательница Мэви.

— Конечно, — сказал Ваун, — на фиг рэндомов! Хоть на завтрак жарьте.

Теперь можно идти?

— Разумеется. Если ты не хочешь остаться для песнопений.

Ваун передернулся.

— Может быть, в другой раз. Он дал одному из своих младших братьев руку и позволил отвести себя в постель.

Спальные туннели были темными и низкими — путанный, таинственно тихий лабиринт. По бокам лежали поддоны с соломой, многие уже были заняты. Кто-то читал, освещенные книгами лица светились всеми цветами радуги. Читающие не поднимали глаз. Кто-то уже спал, в основном — малыши. Эхо храпа не билось в каменных стенах. Храп был бы ошибкой конструкции.

Кранц! Ваун устал. Уснуть бы на неделю. Он подошел к свободному месту — не лучше и не хуже прочих.

— Спасибо, — прошептал он своему крохотному провожатому. — Теперь справлюсь сам. — Он стянул рубашку, посмотрел вниз и увидел, что мальчик улыбается ему почти беззубой улыбкой и борется со своими пуговицами. Он показал маленьким пальчиком себе на ноги:

— Ты меня вазденеф?

Адмирал Ваун опустился на колено и раздел своего безымянного младшего брата.

— И фостелиф мне?

— Конечно. Видишь ту черную рубашку? Раздетый дрожащий мальчик кивнул. Отнеси мою туда, а мне принеси черную, хорошо? Мальчик покрутил пальцем в ухе, обдумывая.

— Вафем?

— Шутка. Утром объясню.

— Вадно.

Взяв белую рубашку Вауна, мальчик отправился в путь, ненамеренно раскрыв свой номер — 516. Вернулся с черной рубашкой и положил ее на одеяло Вауна.

Затем быстро влез под свое. Никто не обратил внимания на действия карапуза.

— Спасибо, — сказал Ваун, заговорщически улыбаясь.

Уютно устроившись, 516-й потребовал прощальных объятий и поцелуя на ночь он знал о своих правах. Ваун вполз под свое одеяло, и они сонно улыбнулись друг другу. Наволочки определенно нуждались в стирке.

«Они спаривались», — подумал Ваун.

Безумные, безумные рэндомы.

Он спал.

Каждый день с утра

до вечера светит солнце. Деревья гнутся под тяжестью цветов. Прибой накатывается на берег, птицы кружатся в дивном небе. Теплые волны шлепают по сверкающему песку.

Сновидец бежит по пляжу за руку со своей возлюбленной.

В огромном пустом танцевальном зале музыка, они обнаженные танцуют под cверкающим хрусталем люстр.

Они любят друг друга — в постели, на пляже, на кушетке под сверкающим хрусталем люстр. На солнцепеке и в свете звезд.

В таинственном мраке ее волосы отсвечивают красным, он целует каждую ее веснушку.

Порой они устраивают грандиозные вечеринки для королей, министров и президентов. С радостью прогоняют их и снова остаются наедине.

День проходит за днем. От ее смеха даже страшновато.

— Как долго может это длиться? Как долго могут смертные быть так счастливы?

— Вечно! — отвечает он. — Герой и героиня с тех пор всегда живут счастливо. Это обязательно.

Но иногда — печальные разлуки, и ласки становятся неистовыми, потому что ему предстоит улететь, чтобы страдать на бесконечных мучительных церемониалах в дальних странах; почести и речи, банкеты и тупые ритуалы. Он всегда спешит домой к любимой, разлука делает любовь лишь слаще.

Возвращение героя.

Героя ждут объятия любимой.

Она смеется, лицо сияет счастьем, когда она смотрит на него с подушки.

— Я никогда не была любовницей Рокера. Я не была здесь с Рокером. Я никогда не занималась этим с Рокером.

— Это хорошо, — говорит он, — я рад, что ты рассказала мне об этом теперь, и впредь не будет недоразумений.

— А ты не веди себя, как величайшая знаменитость, жеребец спейсер и великосветский сноб… Проникновение, и она визжит от счастья. Кульминация, и он что-то бубнит в экстазе. Следующий сон. Они танцуют.

— Это безумие!

— Ты с ума меня сводишь! Я обезумел от любви.

— Не от этого.

— А от чего?

— Танцуем босиком. Я прилипаю к полу. Нужно хоть носки надевать.

— Носки — это неромантично, — говорит он, подхватывает ее, обнаженную, на руки и относит на ближайший диванчик. — Я покажу тебе, что романтично.

Награда героя.

Выше и выше, из бездонной тьмы… Напряжение… Борьба… Ничего труднее делать ему не доводилось.

В голове песок, тело каменное. Веки — мраморные плиты, а их надо удерживать.

Над головой в свете довольно-таки далеко друг от друга расположенных ламп еле-еле виднелась крыша тоннеля. Совсем рядом с обеих сторон он слышит тихое дыхание.

Дочь Мэви? Пиподам?

О, проклятие!

Ваун с трудом сел и подумал, что его суставы скрипят, как несмазанные дверные петли. В его черепе было полно грязи. Тоннель был полон спящих братьев.

Здоровые ребята, работяги, крепко спали.

Он дрожал, холод камня глубоко проникал в самое его существо. Искушение снова улечься и заснуть казалось приглашением в рай… Жестокая судьба приходится покинуть этот скромный, потертый кусок одеяла.