Гёте. Жизнь как произведение искусства
Шрифт:
До прибытия в Рим он, по сути, самовольно вышел из подчинения герцогу, теперь же снова вверяет ему свою судьбу. «Как долго я пробуду здесь, – пишет он в своем первом письме из Рима, – будет зависеть <…> только от Вас» [908] . Он находит все новые выражения, убеждая герцога в том, что в Веймар он вернется уже другим человеком, и герцог должен «сохранить в душе свою любовь, чтобы, возвратившись, я смог вместе с Вами наслаждаться той новой жизнью, ценить которую я только учусь здесь, на чужбине» [909] .
908
WA IV, 8, 40 (3.11.1786).
909
WA IV, 8, 42 (3.11.1786).
Разумеется, герцога весьма
К практической стороне секретности относилось и тщательное соблюдение инкогнито. Отправляясь в путешествие не под своим именем, Гёте рассчитывал на то, что под этим именем его не смогут заставить вернуться назад. Однако, как и в любой мистификации, инкогнито имело и более глубокое значение. В Зезенгейме, впервые оказавшись в доме Фридерике Брион, Гёте тоже предстал под чужим именем, переодетый бедным студентом. На Гарце он также находился инкогнито. Тогда он писал Шарлотте: «Это странное чувство – бродить по свету неузнанным; мне кажется, будто так я вернее ощущаю свое отношение к людям и вещам» [910] .
910
WA IV, 3, 192 (6.12.1777).
Как правило, для своего маскарада Гёте выбирал персонажей более низкого социального статуса, надеясь увидеть мир в подлинном свете. Так не только другие проявляли большую открытость, но и он сам охотнее раскрывался в общении с другими, обнаруживая в себе новые стороны, прежде не находившие применения в жизни. В этом (внешнем) самоуничижении он, как ни странно, достигал большего раскрытия собственного Я. Позднее в письме Шиллеру он назовет этот усложненный способ самопредставления «врожденной странностью, из-за которой я спокойней чувствую себя, когда могу укрыть от человеческих глаз свое бытие, свои поступки, свои сочинения. Так, я всегда охотнее путешествую инкогнито, худшее платье предпочитаю лучшему, в разговоре с людьми незнакомыми или малознакомыми выбираю незначительные темы или по крайней мере подбираю менее значительные выражения, чтобы показаться легкомысленнее, чем я есть на самом деле; таким образом я, если так можно сказать, становлюсь между самим собой и своим внешним проявлением» [911] .
911
Переписка, 1, 220–221.
В Италию он отправился как художник Иоганн Филипп Мёллер. Возведенный в дворянское сословие «действительный тайный советник» сбросил себе почти десять лет и погрузился в среду свободных и бедных художников – людей гораздо более низкого социального статуса, среди которых он, впрочем, чувствовал себя как рыба в воде.
Но вернемся к моменту отъезда. Приготовления к путешествию завершены. Служебные обязанности перераспределены столь продуманно и ловко, что он со спокойной совестью пишет герцогу: «В целом без меня сейчас вполне можно обойтись; что же до порученных мне особых дел, то я устроил все таким образом, что они некоторое время вполне могут продолжаться без моего участия; случись мне умереть, то и это не повлекло бы за собой серьезных последствий» [912] .
912
WA IV, 8, 12 (2.9.1786).
В конце июля 1786 года Гёте, как и в прошлом году, уезжает на воды в Карлсбад. Он знает, что оттуда сразу же отправится в Италию, и поэтому еще в Веймаре готовится к продолжительному путешествию. Супруги Гердер в то время также находились в Карлсбаде, вскоре к этому обществу присоединились герцог и Шарлотта. Для Гёте – так, по крайней мере, казалось всем, кто его встречал, – это были приятные, беззаботные дни. По утрам – водные процедуры, днем – пешие прогулки, а вечером – беседы в дружеской компании. Гёте читает собравшимся фрагменты из «Фауста». Они подолгу разговаривают с герцогом, и однажды вечером, неожиданно для него и для себя самого, Гёте словно подводит итоги собственной жизни, оставляя герцогу своего роду духовное завещание. О своих ближайших планах он, однако, умалчивает.
3 сентября 1786 года в 3 часа утра он отправляется в путь. Приятели и друзья, с которыми он непринужденно общался накануне, чувствуют себя одураченными. Канонисса Амели фон Ассебург пишет герцогу: «Г-н тайный советник фон Гёте – дезертир, которого я судила бы по всей строгости законов военного времени. Он бежал, не попрощавшись, ничем не выдав своего решения. Это поистине
913
Grumach 2, 73 (8.9.1786).
Глава восемнадцатая
Путешествие в Италию. Инкогнито и без адреса. Первые послабления. Палладий. «Я не столько наслаждаюсь, сколько учусь». Рим. Завершение «Ифигении». Среди художников. Моритц. Неаполь и Сицилия. Колдовство феаков. Второе пребывание в Риме. Завершение «Эгмонта». Фаустина. Прощание с Римом
На первом отрезке пути – через Регенсбург, Мюнхен, Инсбрук и Боцен до Триента – Гёте торопил кучера. Останавливались редко. В «Дневнике итальянского путешествия, написанного для госпожи фон Штейн в 1786 году», он пишет: «Чем только я не пренебрег, чтобы осуществить мечту, почти уже устаревшую в моей душе» [914] . Эта единственная мечта – Рим! Впрочем, не забывая о своих намерениях, он находит время и для поисков окаменелостей, а также ботанических изысканий. Шарлотте, ждущей объяснения его таинственного отъезда, приходится довольствоваться скучными описаниями климата, горных пород и местной растительности. И только потому, что «беспокойное желание» [915] увидеть Рим гонит его дальше, он не задерживается в этих местах.
914
СС, 9, 10.
915
MA 3.1, 39 (11.9.1786).
Вперед Гёте гонит не только желание оказаться в Риме, воплотив тем самым мечту своей юности, – его торопят и другие намерения. Вообще, все, что он делает во время этого путешествия, продиктовано вполне конкретными мотивами. Это подтверждают и письма матери: «Я вернусь новым человеком» [916] , оставшимся в Веймаре друзьям: «Ибо <…> зарождается новая жизнь» [917] , и Гердеру: «Нужно, так сказать, родиться заново» [918] .
916
WA IV, 8, 43 (4.11.1786).
917
WA IV, 8, 37 (1.11.1786).
918
WA IV, 8, 90 (13.12.1786).
Но разве можно ставить перед собой подобные задачи? Разве можно спланировать собственное перерождение? И каким он хочет стать? В точности он, разумеется, и сам этого не знает, однако кое-какие указания можно найти, например, в письме Гердеру, отправленном через неделю после прибытия в Рим: «Чем я могу поделиться и что меня глубоко радует, так это воздействие, которое я уже ощущаю в своей душе: эта внутренняя прочность как будто оставляет отпечаток в моем сердце, серьезность без сухости и степенность, не лишенная радости» [919] .
919
WA IV, 8, 41 (10.11.1786).
«Серьезностью» и «степенностью» тайный советник успел в полной мере обзавестись в последние годы службы в Веймаре. В этом отношении в переменах не было необходимости, однако теперь речь шла о «серьезности без сухости»: ту скованность, на которую жаловались некоторые его друзья, должно было растопить южное солнце, а «степенность» должна была сочетаться с радостью. Он хочет отдавать себя без остатка, но не утратить при этом сокровенной сути. Свободная личность, уверенная в несгибаемости внутреннего стержня. Именно это имеет в виду Гёте, когда говорит о «внутренней прочности». Ощущая ее внутри, можно без страха окунуться в жизнь простого народа и богемы. «Свою фигуру, которую я к тому же украшаю льняными нижними чулками (тем самым сразу же скатываясь еще на несколько ступеней ниже), я помещаю в центре рыночной площади посреди них, болтаю по любому поводу, расспрашиваю их, смотрю, как они жестикулируют, разговаривая друг с другом, и не могу нахвалиться на их естественность, свободный нрав и благодушный характер» [920] .
920
MA 3.1, 79 (23.9.1786).