Гезат
Шрифт:
Вместе с главнокомандующим уехал в Рим легат четырнадцатого легиона Квинт Туллий Цицерон и ушла треть личного состава. Перед отъездом он успел сделать доброе дело — приказал построить для меня дом возле главных ворот каструма. Это было лучше, чем жить в бараке с воинами. Хотя я отпустил всех своих подчиненных, кто хотел провести зиму в кругу семьи, в каструме осталось немало. Командиром обоих сократившихся легионов стал легат тринадцатого Луций Росций Фабат. Ему было сорок два года. Плотного сложения, но не толстый. Очень подвижен и болтлив. Постоянно потирает свой длинный и толстый нос, из-за чего кажется, что все время врет,
Каструм мы оборудовали на холме неподалеку от Андематуна, столицы племени, и тоже на берегу реки, которой римляне дали название Матрона. Скорее всего, это Марна, приток Сены. По реке к нам часто приплывали торговцы из столицы и других поселений, а также из других племен, поэтому проблем с продуктами питания и товарами, производимыми в этих местах, у нас не было.
Зимовка проходила, как обычно. Я охотился и рыбачил. Жены готовили, шили, стирали, убирали, присматривали за детьми. Можно сказать, что зимой я полностью погружался в семейную жизнь со всеми ее плюсами и минусами. Лингоны относились к нам терпимо. Враждебных выпадов не было, даже косые взгляды не замечал. Может быть, потому, что считали меня кельтом. Впрочем, эбуроны тоже принимали меня за своего, но я частенько чувствовал исходящую от них враждебность, скрытую за маской безразличия или фальшивой улыбкой.
В начале января прискакал Кон в сопровождении трех воинов из своей турмы. Приехали налегке, только с припасами на несколько дней и оружием, с каким любой путник сейчас отправляется в дорогу. Остановились возле моего дома и спросили, где я, у Тили, которая во дворе снимала с веревки высохшее белье. Она ответила, что в доме, после чего декурион спешился и вошел, как обычно, без стука. Это единственное, чему я так и не научил своих починенных за несколько лет. Им просто непонятно, зачем стучать, если дверь открыта?!
Я сидел возле очага, в котором догорали сосновые полешки, сплетал запасную тетиву для лука. Старая потерлась, начала ворситься, несмотря на то, что постоянно натираю ее пчелиным воском. По другую сторону очага на двух овчинах, постеленных на земляном полу, возились, играя в дочки-матери, три мои наследницы.
Поздоровавшись с гостем, показал ему на низкий трехногий стульчик, стоявший рядом, а Синни сказал:
— Налей ему вина.
Кон сидел молча, пока она из пятилитрового глиняного кувшина наполняла трофейную бронзовую чашу с барельефом, который я сперва принял за подсолнух, о существовании которого здесь еще не знают, а потом догадался, что это стилизованное солнце.
Отпив одним глотком половину чаши, гость произнес мрачно:
— Есть разговор.
— Синни, сходи погуляй с детьми, — приказал я.
Жена быстро одела детей и покинула дом вместе с ними и Тили, которая занесла снятое с веревки белье, наполнившее помещение запахом свежести.
— До нас дошли слухи, что в Риме война. Римляне разделились на две партии и убивают друг друга, им теперь не до нас, — начал он, после чего перешел к главному: — Вожди всех племен собрались в тайном месте и поклялись перед богами в условленный день выступить вместе против римлян.
— Прямо таки все племена?! — не поверил я и перечислил римских союзников: — И эдуи,
— Ремов и лингонов, вроде бы, не было на том совещании, точно не знаю, а несколько эдуйских и арвернских вождей присутствовали, — ответил он и добавил: — Первыми начнут карнуты.
— Пусть начинают, — спокойно произнес я, после чего спросил: — Ты-то зачем приехал? Хочешь присоединиться к восстанию?
— Нет, конечно! — искренне воскликнул он.
Но, видимо, и погибнуть вместе с римлянами не хочет.
— И правильно сделаешь, — заверил я и перевел почерпнутое из учебника истории на понятный кельту язык: — Там, где я вырос, жил очень сильный друид. Его предсказания всегда сбывались. Однажды я спас его внука, который чуть не утонул в реке, и в благодарность за это друид предсказал, что я стану гезатом, поступлю на службу в римскую армию, которой будет командовать Цезарь, и предупредил, чтобы я всегда шел за ним, потому что этот римлянин победит всех врагов, станет единоличным правителем Рима и умрет в мирное время от рук тех, кого будет считать друзьями.
Кон, несмотря на то, что был сообразительнее многих своих соплеменников, друидам доверял полностью, поэтому задал вопрос:
— Значит, нам лучше вернуться в легион, когда начнется?
— Решайте сами. Если не приедете, отнесусь с пониманием, — как можно равнодушнее сказал я. — Знаю, что гнет захватчиков тяжел, но выбор у нас небольшой: или под римлянами, или под германцами. Первые все-таки лучше, более культурные. Да и сильнее они сейчас германцев, а на войне надо быть на стороне победителя. Не мне тебе объяснять, что делают с побежденными.
— Это да, на войне лучше не проигрывать! — сразу повеселев, согласился он и одним глотком допил вино в чаше. — Я скажу нашим, чтобы сразу ехали в каструм, если начнется.
— Римляне оценят это по достоинству, — заверил я, после чего спросил: — У меня переночуете?
Окинув взглядом мое жилье, Кон ответил:
— У тебя тут места мало, лучше в нашем бараке.
Значит, ему надо пообщаться с теми, кто остался на зиму в каструме, и принять общее решение.
Я вышел вместе с декурионом, перекинулся парой фраз с его спутниками, после чего пошел вслед за ним в каструм, только не к баракам, а к дому легата. Третьего дня выпал снег, а вчера резко потеплело, поэтому дорога раскисла. Грязь липла к сапогам, мешая идти. Я сразу пожалел, что вышел из дома. Сколько раз говорил себе: тебя не долбят, ногами не дрыгай. Пусть Гай Юлий Цезарь ломает голову. Сообщу я или нет, все равно он победит. Впрочем, в данном случае надвигающиеся события могли зацепить и меня. Не хотелось бы попасть в переплет и потерять нажитое непосильным грабежом.
Луций Росций Фабат, громко отсчитывая удары, наблюдал, как два легионера пороли розгами третьего у позорного столба. Наказуемый стоял голый и босой, обхватив столб руками, связанными в запястьях. Белая спина была в красных горизонтальных полосах, оставленных розгами. Видимо, провинность была легкая, иначе бы били палками и более тридцати шести раз. Зрелище явно возбуждало легата, хотя в садистах не числится. Впрочем, в это жестокое время трудно прослыть извергом.
Когда экзекуция закончилась, Луций Росций Фабат резко развернулся и широким шагом направился к своему дому, с чавканьем меся грязь сандалиями, надетыми на длинные шерстяные носки, испачканные и промокшие снизу.