Гибель гигантов
Шрифт:
— По Веллингтон-роу все, — сказал он.
Этель едва не лишилась чувств. Билли жив.
Она взглянула на родителей. Мама плакала. Дед пытался раскурить свою трубку, руки у него дрожали.
Отец смотрел на нее. С каким чувством — она понять не могла лишь понимала, что он взволнован.
Он шагнул к ней.
Не много, но ей было достаточно. С Ллойдом на руках она бросилась к отцу.
Он обнял обоих.
— Билли жив, — сказал он. — И вы тоже…
— Пап, — проговорила она, — прости меня,
— Ничего, — сказал он, — ничего… — Он погладил ее по спине, как в детстве, когда ей случалось упасть и разбить коленку. — Ну, все, все… Уже все хорошо.
Этель знала, что межконфессиональная служба была в Эйбрауэне редким явлением. Для валлийцев религиозные расхождения никогда не были незначительной темой. Одна конфессия отказывалась отмечать Рождество — на том основании, что в Библии отсутствует указание на дату рождения Христа. Другие запрещали своей пастве голосовать на выборах, потому что апостол Павел писал: «Наше же жительство — на небесах». И никто не хотел молиться вместе с людьми, которые с ними не согласны.
Однако после «дня телеграмм» эти различия стали казаться совсем незначительными.
Эйбрауэнский пастор, преподобный Томас Эллис-Томас предложил устроить совместную панихиду Когда все телеграммы были доставлены, выяснилось, что погибли двести одиннадцать человек, а так как сражение продолжалось, теперь каждый день приходило одно-два печальных известия. На каждой улице была хотя бы одна семья, потерявшая близкого. В тесных рядах шахтерских лачуг на каждые несколько ярдов приходилось одно горе.
С предложением англиканского священника согласились и методисты, и баптисты, и католики. Меньшие группы, возможно, предпочли бы держаться особняком: баптисты, свидетели Иеговы, адвентисты Седьмого Дня и церковь Вифезда. Этель видела, что отца терзают сомнения. Но никому не хотелось остаться в стороне от того, что обещало быть самым ярким религиозным событием в истории городка, и в конце концов согласились участвовать все. В Эйбрауэне не было синагоги, но в числе погибших был юный Джонатан Голдман, и горстка иудеев решила тоже прийти, хотя в отношении их религии никаких знаков вежливости делать не собирались.
Службу назначили на половину третьего в воскресенье. Она должна была состояться в городском парке. По распоряжению городского совета построили помост, на котором должны были стоять духовные лица. Был ясный солнечный день, и пришло около трех тысяч человек.
Этель всматривалась в толпу. Вон Персиваль Джонс в цилиндре. Теперь он был не только мэром города, но еще и членом парламента. Он значился почетным командиром «Эйбрауэнского землячества» и стоял во главе призывной комиссии. С ним было еще несколько директоров «Кельтских минералов». Как будто они имеют хоть какое-то отношение к погибшим,
А потом она увидела Фица.
Сначала она его не узнала. Она заметила графиню Би — в черном платье и шляпке, за ней следовала нянька, несшая в корзинке юного виконта Эйбрауэнского, ребенка одного с Ллойдом возраста. Рядом с Би шел человек на костылях. Его левая нога была в гипсе, голова замотана бинтами, закрывавшими левый глаз. Этель задержала на нем взгляд — и вдруг поняла, что это Фиц, и потрясенно вскрикнула.
— Что случилось? — спросила мама.
— Взгляни на графа!
— А разве это он?.. Ах, и правда! Бедняга…
Этель не могла оторвать от него глаз. Она больше его не любила, слишком жестоко он с ней поступил. Но не могла смотреть на него равнодушно. Она целовала когда-то это лицо под бинтами, гладила стройное, сильное тело, теперь так ужасно искалеченное. Он был тщеславным человеком, — и это самая простительная из его слабостей, — и она понимала, что намного больше, чем от ран, он страдает от стыда при каждом взгляде в зеркало.
— Почему же, интересно, он не остался дома? — удивилась мама. — Никто бы его не осудил.
— Он слишком гордый, — покачала головой Этель. — Это же он вел их на смерть. Он не мог не прийти.
— Ты хорошо его знаешь, — сказала мама, взглянув на Этель так, что той пришло в голову: уж не догадывается ли она, как было на самом деле? — Но я думаю, он хочет показать людям, что аристократы тоже пострадали.
Этель кивнула. Мама была права. Фиц был надменным и властным, но как ни странно, он страстно желал, чтобы простой народ его уважал.
К Этель подошел сын мясника, Дэй Окорочок. Это был невысокий человечек в ладном костюме.
— Как здорово, что ты вернулась в Эйбрауэн, — сказал он.
— Как твои дела, Дэй? — спросила она.
— Спасибо, прекрасно. Завтра в кино новый фильм с Чарли Чаплиным. Тебе нравится Чарли Чаплин?
— У меня нет времени ходить в кино.
— А то, может, оставишь малыша с мамой завтра вечером и сходишь со мной?
Когда-то они ходили в кинотеатр «Пэлас синема» в Кардиффе, и он залезал ей под юбку. Это было давно, но, судя по его взгляду, он не забыл.
— Нет, Дэй, спасибо, — твердо ответила она.
Он не собирался так легко сдаваться.
— Сейчас я в шахте, — сказал он, — но когда отец уйдет на покой, буду работать вместо него.
— Я уверена, ты прекрасно справишься.
— Некоторые и не взглянули бы на женщину с ребенком, — сказал он, — но я не такой.
Это прозвучало несколько снисходительно, но Этель решила не обижаться.
— До свидания, Дэй. Мне было очень приятно, что ты меня пригласил.