Гибель Иудеи

Ожешко Элиза

— Ты знаешь, — сказал он, — я неохотно исполняю твою просьбу. Марцию Фурнилу, дочь одного из знатнейших римских патрициев, нельзя бросить из-за каприза, как надоевшую певицу или танцовщицу. Моя и твоя карьера еще не закончены, и поэтому не следует наживать себе врагов. Впрочем, я доверяю твоей осмотрительности, Тит, но помни: берегись дружбы Агриппы и прекрасных глаз Вероники. Оба они слишком умны, чтобы делать что-либо без выгоды для себя.

Тит гордо поднял голову.

— Я ведь вырос на глазах Мессалины и Агриппины, — возразил он. — Даже Поппея Сабина тщетно пускала в ход все свои чары, задумав от скуки соблазнить меня…

— И все-таки берегись, — еще раз сказал Веспасиан. — У этих азиаток есть таинственные чары, которым трудно противостоять. Вспомни Клеопатру…

— Я не Антоний, — сказал Тит гордо и помчался за опередившим его царем.

Тит

говорил совершенно искренно с отцом. Он поехал вместе с Агриппой скорее из самолюбия, чем из-за любви; ему хотелось положить у ног гордой царицы, надменной иудейки, завоеванную им Галилею. Он все еще не мог забыть ее насмешливого тона, когда она задала ему на Кармеле обидный вопрос: кто такой Тит? Теперь Тит покоритель Галилеи. В его руках судьба народа, к которому принадлежит Вероника. Она уже не посмеет больше надменно обращаться с ним и оскорблять в нем самолюбие мужчины и гордость римлянина.

Чем ближе, однако, приближался он к концу пути, тем больше это первоначальное намерение исчезало. Образ женщины затмил в его воображении мысль о царице; теперь он помнил только дивную красавицу на зеленом мху у журчащего ручья и горел страстным желанием снова увидеть ее. В порыве нетерпения он пришпорил коня и в несколько прыжков опередил Агриппу, но все-таки ему казалось, что они ползут как черепахи.

В последний день пути им навстречу выехал Таумаст, домоправитель царицы. Он сообщил царю о случившемся. По его словам, Веронике показалось слишком шумным пребывание в старом замке великого Ирода, и она переселилась с несколькими слугами в Бет-Эден, где жила среди своих любимых занятий с греческими философами. Причины пожара остались невыясненными: по всей вероятности, просмоленные дрова сами воспламенились. Во время пожара погиб Хлодомар, вестник Агриппы, а также один из слуг, эфиоп, другой слуга получил страшные ожоги и едва ли выздоровеет; по приказу царицы за ним самым тщательным образом ухаживает врач Андромах. Вероника не пострадала от огня, но не может оправиться от случившегося, не пускает к себе. Даже Андромах не может добиться доступа к ней, так же, как и служанки; в ее закрытых покоях полная тишина, окна завешаны и не пропускают ни одного солнечного луча, а еда, которую ей приносят, остается нетронутой.

Тит прерывал рассказ домоправителя вопросами, Агриппа же слушал молча и казался равнодушным. Тит был так взволнован, что не заметил, как при упоминании о погибшем слуге торжествующая улыбка показалась на губах царя. Регуэль погиб, и так удачно, не возбуждая никаких подозрений. О разрушенном Бет-Эдене горевать нечего Вероника достаточно богата, чтобы не жалеть о потере, а то, что страшная смерть возлюбленного омрачила на время Веронику, не тревожило царя. Напротив, за это время он успеет осуществить свои планы. Нужно только умело воспользоваться угнетенным состоянием Вероники. Она женщина, и в своем горе будет искать опоры; нужно только, чтобы она считала Агриппу своим другом. В то же время предоставлялся случай овладеть доверием Тита и заслужить его благодарность. Агриппа сможет устроить так, чтобы молодой легат только при его посредничестве встречался с любимой женщиной, Тит получит Веронику из рук Агриппы… Ожидания царя оправдались.

Вероника долго не показывалась, и все попытки Агриппы попасть к ней были тщетны. Наконец сам молодой легат, страсть которого еще более возбуждена была постоянными отказами, явился просить Веронику принять его; но он даже не получил ответа от царицы, и удалился, взбешенный. Агриппа боялся, что оскорбленная гордость римлянина победит страсть влюбленного; лук был натянут до предела и каждую минуту мог сломаться и ранить самого стрелка.

Необходимо было, чтобы Вероника наконец появилась и отняла последнюю долю рассудка у обезумевшего от страсти легата. Агриппа решил добиться свидания с Вероникой во что бы то ни стало, через несколько дней приедет Веспасиан, а у полководца проницательный взгляд, от него нельзя будет ничего скрыть. А все должно остаться тайной, потому что Веспасиан никогда не допустит… Царь не решался додумать до конца своей мысли, но решение его было твердо: он должен повидаться с Вероникой…

Она лежала в тупом полузабытьи, ни о чем не думая; одна только мысль терзала ее больной мозг: Регуэль погиб, а с ним все, что было в ее жизни светлого, все, что составляло опору ее борющейся души. Теперь ее ожидала пустая, ненужная жизнь, еще менее содержательная, чем прежде, когда она не знала, что счастье возможно. После первых капель истинного наслаждения завистливая

судьба вырвала кубок из рук ее как раз в ту минуту, когда уста ее раскрылись для жадного глотка. Жизнь ей больше ничего не может дать, и поэтому нужно покончить с ней. Странное спокойствие овладело ею при этой мысли. Она стала наблюдать за собой как будто со стороны, как будто бы не она сама холодным, спокойным движением принялась отвинчивать жемчужину на своем перстне, чтобы достать оттуда сильный, легко умерщвляющий яд.

Но нет. Еще не время вкусить вечный сон. Женщина, которая собиралась умереть, была царица, одна из прекраснейших цариц на свете; властители народов склонялись к ногам ее, и даже рев грубой толпы смирялся при виде ее красоты и переходил в благоговейный шепот. Столь божественное существо не должно исчезнуть беззвучно и неприметно, как простые смертные.

Она подошла к окну и отдернула тяжелую занавесь; дневной свет озарил комнату, но сияющая картина дня не обрадовала ее, она отвернулась от света и подошла к своему ложу. Пусть думают, что она умерла во сне; затем она подошла к большому, отполированному металлическому зеркалу и, вынув гребни, распустила золотистые волосы. С напряжением вглядывалась она в бледное лицо, выступавшее из рамы; она искала на нем следы ужаса пред грядущим мраком, но ничего не увидела, кроме странного, оцепеневшего выражения покоя в усталых глазах.

Она улыбнулась, довольная собой. И в смерти лицо ее сохранит царственное величие, на нем не видно будет боли, как у обыкновенных людей.

Все было готово. Она медленно легла на подушки, опустила волосы на плечи и грудь, так что голова ее казалась окруженной золотым венком; она спокойно взяла жемчужину, заключающую в себе яд, и поднесла ее к губам.

Она на мгновение остановилась. Ей показалось, что она слышит голос Агриппы, царь стоял у двери и молил впустить его.

Она усмехнулась. Вот человек, для которого смерть ее будет невозвратимой утратой. Но разве для него одного? А для другого, для римлянина — Тита? О, если бы Вероника захотела… В этих тонких пальцах, держащих смертоносный порошок, покоилась судьба целого народа, всего мира; одним движением руки она могла бы доставить счастье и радость тысячам людей, превратить великое кровавое всемирное царство Рима в царство мира и улыбающегося счастья… если бы Вероника захотела… Она горько засмеялась. Зачем ей желать этого? Разве ее собственная жизнь не была загублена с самого начала. Нет, она не хочет радостной жизни, царства мира и улыбающегося света. Но эта слабая, тонкая рука может превратить цветущие долины в опустошенную пустыню, может превратить сияющий мир в первоначальный хаос… Если Вероника захочет… она уже не смеялась, в глазах вспыхнуло дикое, жгучее пламя; какое-то новое чувство увлекало ее упоительным призраком могущества. Как она была безумна! Разве достойно царицы поддаваться низменному будничному горю, бросать оружие и щит и спасаться бегством. Смерть Вероники была бы женским бессилием, такой же слабостью и глупостью, как вся ее детская любовь к этому глупому мечтательному мальчику. То была не Вероника, а жалкая деревенская девушка, рабыня, пресмыкающаяся у ног своего господина. Она с отвращением бросила в угол жемчужину, встала, выпрямилась и глубоко вздохнула, проводя рукой по лицу. Под прикосновением руки разгладились ее черты; она улыбнулась холодной, надменной и жестокой улыбкой.

Она встала, чтобы открыть дверь Агриппе.

Вечером следующего дня дворец Ирода в Цезарее Филиппийской был ярко освещен. Цветы украшали огромные столы, которые ломились от яств и напитков; танцовщицы и певицы, актеры и мимы готовились к предстоящему празднеству; арену, которую недавно выстроил Агриппа на площади, готовили для завтрашнего торжества.

Блестящее собрание римских военачальников и знатных граждан города рассыпалось по дворцу, ожидая прибытия полководца.

Веспасиан приехал утром, раньше, чем его ожидали; его встретили Агриппа и Тит; взглянув в лицо сына, Веспасиан понял, что он приехал вовремя. Тит хотя и научился притворству, живя при дворе цезаря, но все-таки не сумел скрыть своего неудовольствия по поводу неожиданного прибытия отца, Веспасиан мешал ему, значит, то, чего он опасался, еще не случилось.

Агриппа с трудом смог скрыть от острого взгляда полководца снова возникшее в нем опасение. В Веронике он теперь был уверен, но кто знает, не заставит ли вмешательство отца образумиться Тита. Когда он признался сестре в этом, она насмешливо улыбнулась. Блеск в глазах Вероники показывал, что она уверена в победе.